– Как и на завершающей стадии войны – здесь, в условиях рейха, – уточнил фюрер.

– Они составят корпус наземной Черной гвардии Рейх-Атлантиды, оставаясь при этом ее агентами, рейдерами, диверсантами, разведчиками и контрразведчиками и, когда это будет необходимо, исполнителями приговоров, вынесенных Верховным судом Рейх-Атлантиды тем лицам, которые, находясь здесь, на поверхности, решатся проявлять враждебность по отношению к гражданам Рейх-Атлантиды и ее идеям.

– Вот видите, Скорцени, как важно, чтобы такие люди появились у нас как можно скорее.

– И они появятся. Мы создадим в нашей Рейх-Атлантиде Черную гвардию фюрера.

– Если бы я в этом усомнился, – вновь просветлело лицо Гитлера, который смотрел сейчас на Скорцени с почти отцовской нежностью и восхищением, – я бы нашел себе другого личного агента по особым поручениям. Садитесь, штурмбаннфюрер.

– Благодарю за понимание и поддержку, мой фюрер.

39

Февраль 1939 года. Перу.

Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

Со второго этажа доктор Кодар спустился с закатом солнца, получив приглашение сеньоры Оливейры отужинать вместе с ней и доктором Микейросом. Она пригласила также и госпожу Менц, но та решительно отказалась.

Собиратель Священных Плит заметил гостя еще на лестнице. Он только что заходил к Оранди, интересовался, как тот себя чувствует, и остался доволен тем, что его добровольное заточение скитальца, как Микейрос называл его про себя, пока что не угнетает. Вот только от ужина он тоже решительно отказался.

– Благодарен вам, доктор, за приют, – хриплым мужественным голосом проговорил Кодар, – и за возможность чудесно отдохнуть.

– Думаю, вечер тоже пройдет для вас не хуже, – вежливо ответил хозяин, и, войдя вместе с ним в гостиную, предложил одно из кресел. – Если вам действительно понравилась моя горная обитель, можете оставаться, сколько позволяет ваше время.

При этом хозяин «Андского Гнездовья» успел заметить, что лицо гостя кажется еще более уставшим, чем тогда, когда он поднимался в отведенную ему комнату. Сейчас у Кодара был вид человека, не знавшего сна, по крайней мере, трое-четверо суток. И Микейрос не был уверен, что он не уснет прямо за столом, с ножом и вилкой в руках. А ведь одно это уже должно было показаться подозрительным, даже столь не склонному к подозрительности человеку, как он.

– Обитель понравилась, однако оставаться еще на сутки я уже вряд ли смогу.

– Выглядите вы не лучшим образом. Поспать не удалось? Очевидно, какое-то время мешал ливень? – осторожно поинтересовался он. – Лично я в ливень уснуть не в состоянии.

– У меня – наоборот, – неохотно возразил Кодар. – Во время дождя мне всегда хорошо спится. Правда, гром несколько раз заставлял просыпаться, но это не в счет. И потом, впереди ведь целая ночь. К тому же – ночь в горах.

– Да, ночь в горах… – мечтательно согласился Микейрос, понимая, что каждый из них вкладывает в эти слова только ему Понятный смысл.

Доктору было за сорок. Во всяком случае, об этом свидетельствовали седоватые, гладко зачесанные волосы и короткая, тоже с легкой проседью, шкиперская бородка. Но она же оставалась и единственным признаком зрелости доктора, потому что тело его – мощное, мускулистое, как у хорошо тренированного борца, могло принадлежать и человеку не старше тридцати, и даже юноше. Тем более, что лицо его лишь едва-едва покрылось первыми, почти незаметными морщинками.

– Простите, сеньор Микейрос, что задаю подобный вопрос, – вежливо, почти вкрадчиво заговорил Кодар, дождавшись, пока Оливейра поставит на стол перед ним тарелки с жареной рыбой и рисовым гарниром и выйдет. – Эта сеньора – действительно ваша супруга?

«Ну вот, оказывается, и этому тоже кое-что известно, – усмехнулся про себя Микейрос. – Как и Оранди».

– Большей частью она живет в моем городском доме. Но и там, и здесь исполняет обязанности личного секретаря.

– Секретаря – я верно понял?

– Не пытайтесь казаться бестактным. Иногда она еще и выступает соавтором моих работ. Кстати, по образованию она историк. Кроме того, по собственной инициативе она взяла на себя обязанности горничной и кухарки, однако пошла на этот шаг только потому, что не желает, чтобы в доме находилась еще хотя бы одна женщина…

Услыхав это, Кодар понимающе кивнул, и на лице его вырисовалось нечто похожее на улыбку.

– Не скрою, что как женщина она достаточно привлекательна, – доктор Микейрос сказал эти слова исключительно из самолюбия. Он еще помнил свой разговор с Оранди, который не очень-то радовал его своим присутствием. – К тому же, она была матерью моей дочери. Хотя законной женой так и не стала. Не пытайтесь выяснить, почему. Этого-то я и сам не знаю.

Из вежливости Кодар никак не отреагировал на объяснение хозяина, и несколько минут они просидели молча. Хозяйка поставила перед мужчинами по чашечке кофе, поинтересовалась, не требуется ли еще чего-нибудь и, слегка прикоснувшись к плечу Микейроса, – Кодар уже обратил внимание, что таким образом она прикасалась к нему при малейшей возможности, – вышла.

Казалось бы, вечер должен был завершиться без возобновления разговора, однако, допив свой кофе, Кодар неожиданно вскинул голову и, четко выговаривая каждое слово, произнес:

– Нам с госпожой Менц необходимо пробыть в вашем пристанище еще двое суток. Она хотела бы сделать снимки некоторых плит, чтобы заинтриговать ими своих читателей и зрителей. У вас есть веские причины отказать нам в столь длительном приюте? Само собой разумеется, что мы свое пребывание оплатим.

– Никаких причин нет. Мы с Оливейрой рады любому гостю, который удостаивает нас подобной чести. Что ни говорите, а в горах довольно одиноко. Это ощущаем даже мы, люди, привыкшие к горному одиночеству.

– Охотно верю, поскольку тоже немало лет пришлось прожить в горах. К тому же, я давний и прирожденный альпинист. Как, очевидно, и вы?

– В молодости, – заметил Микейрос. – Вы сказали: «Прирожденный альпинист»… В этом есть нечто философское.

– Странно, мне казалось, что вы до сих пор не отреклись от альпинизма. И даже знаю, какие обстоятельства способствовали этому, – там, на секретной германской базе в Пунта-дель-Эсте, Готт-Кодар получил основательную справку о жизни владельца «Андского Гнездовья», и это еще раз убедило его, что к операции «Священные письмена» Посланник Шамбалы и фюрер готовились давно; во всяком случае, уругвайские агенты абвера успели основательно потрудиться.

– Все относительно, – помрачнел Микейрос, не желая, чтобы Кодар напоминал ему об этих обстоятельствах. – Кстати, откуда такие сведения?

– Вам уже пора привыкнуть к своей популярности и к тому, что со временем некоторыми страницами вашей жизни будет интересоваться все большее число абсолютно незнакомых вам людей.

– Совершенно упустил это из виду. Да, в общем-то, и не задумывался.

– Задумывались, но не придавали особого значения, – безапелляционно уточнил доктор Кодар. – И коль уж завязался такой разговор… Что удерживает вас на плато? Всего лишь давнишнее увлечение горами? Или что-то другое?

– Вам прекрасно известно, – проворчал Микейрос, – что самое важное для меня сейчас – плиты, священные андские плиты.

– Но ведь их в любое время можно перевезти в городишко, за ограду вашего уютного особняка. Мало того, вам уже не раз предлагали перебраться в столицу, где вы смогли бы организовать уникальный музей, который сразу же приобретет огромную популярность. Для вас, с вашим финансовым положением, это не проблема.

– Мне нравится логика ваших размышлений. Но в жизни всё значительно сложнее.

– Пугают расходы на перевозку экспонатов и оборудование столичного музея? – Микейрос с удивлением отметил, что гость спросил об этом абсолютно серьезно. Как человек, которому хотелось бы знать сумму расходов, и он даже готов поразмышлять над ней.

– Дело не только в финансовой стороне вопроса. Уверен, что плиты по-прежнему должны оставаться здесь, на плато Эндано. Ибо только здесь, в своей стихии, они приобретают естественный смысл, здесь они взывают: «Прочтите нас, проникните в смысл того, что закодировано в наших криптограммах и пиктограммах людьми иной цивилизации, сумевшими накопить огромные, порой неведомые вам знания».