– Граф сейчас же начнет заигрывать с либералами, – с ехидной усмешкой заметил прокурор.

– Не думаю-с… Впрочем, для видимости – возможно… Но главная задача графа, господа, – басил сенатор, – твердость государственной власти. Уж он заставит мазуриков трепетать. Да-с, заставит! Я знаю графа.

– А что, Аристарх Аристархович, – прервала Алиса Сергеевна, улыбнувшись, – злоумышленника еще не поймали?

– Ускользнул, разбойник. Ускользнул и сумел замести следы.

– Да-с… Однако это же конфуз, господа, – картинно развел руками Верховский, – конфуз и позор для всей России.

Все посмотрели на прокурора. Тот пощипал бритый подбородок, сухо кашлянул в платок:

– Не все сразу, господа. Не все сразу. Преступника ищут, и я надеюсь, он скоро будет схвачен.

– Н-да-с, когда рак свистнет! – съязвил сенатор и глухо засмеялся. – Я бы давно разогнал всю полицию, если бы моя власть… – Он сердито огляделся и стал есть.

– А я слышал, что будто бы напали на верный след, – сказал Верховский.

– Да, да, рассказывают, что будто бы взялись за тех террористов, – прожевывая кусок телятины, опять заговорил сенатор, – которые еще раньше были пойманы с динамитом. Этого Квятковского, Преснякова и прочих…

– Вот, вот, именно о них я и слышал, – ухватился за его фразу Верховский.

– Слухи идут, только я не очень верю… Впрочем, эти дела, господа, лучше знает Федор Кузьмич, – кивнул сенатор на прокурора, – это в его компетенции.

Прокурор пожевал тонкими губами, но промолчал.

– Голубчик, Федор Кузьмич, – взмолилась хозяйка, – ну не мучьте же, ведь здесь все свои.

– Г-м… Собственно, что сказать?.. Пока известно лишь заключение экспертизы, утверждающее, что отобранный у преступников динамит не иностранного и даже не фабричного изготовления.

– Помилуйте! Неужели делают сами? – всплеснула руками Алиса Сергеевна.

– Вероятнее всего! – Прокурор саркастически скривил тонкие губы: – Есть предположение, что теперь этому делу будет дан новый ход.

Стрешнев почувствовал, что побледнел, и скорей начал есть, чтоб не выдать волнения. Но маленькие острые глазки сенатора уже давно наблюдали за ним.

– Позвольте, господа, позвольте, – заговорил он, высоко поднимая вилку. – Я думаю, что главное зло – в нигилизме. Все беды от этого. Им, этим нигилизмом, буквально заражены молодые люди… Э… да вот, к примеру, хоть вы, хе-хе, – он повел носом в сторону Стрешнева, – здесь все свои, да-с… стесняться нечего. Ну-с, признайтесь, молодой человек, хе-хе, симпатизируете вы нигилистам?

Стрешнев вздрогнул, растерянно взглянул на сенатора, но его выручил хозяин.

– Помилуйте, Аристарх Аристархович! – зарокотал он, удивленно раскинув руки. – Этак вы, пожалуй, и меня и господина прокурора можете произвести в нигилисты.

Все засмеялись. Верховский, воспользовавшись этим, поднялся с бокалом и торжественно провозгласил:

– Господа, я предлагаю выпить за счастливое избавление государя императора!..

После обеда знатные гости остались перекинуться в портер, а Стрешнев откланялся и, не мешкая, вышел на улицу. На душе было тревожно. Он сознавал, что должен немедленно предупредить Исполнительный комитет. Однако никого, кроме пропагандистов, он не знал. «Что делать?» Вспомнился Кибальчич. Встали пред глазами книги о взрывчатых веществах. «Боже мой! Что же я думаю? Нужно немедленно предостеречь друга, если еще не поздно», И Стрешнев, вскричав извозчика, помчался к Кибальчичу.

2

Сгущались сумерки. В цвете неба, снега, деревьев, даже домов, преобладали лиловатые тона, вызывавшие ощущение беспокойства и тревоги.

Легкие санки со скрипом неслись по укатанной снежной мостовой. Сытый жеребец пофыркивал и бил комьями снега в окованный железом передок. Колючий ветер обжигал лицо и уши. Нахлобучив фуражку, Стрешнев прятал голову за широкую спину извозчика. «Только бы быстрей! Только бы застать дома!» – думал он и, прищурив слезящиеся от ветра и снежной крупы глаза, посматривал на знакомые улицы.

«А вдруг уже поздно? Вдруг его схватили и увезли, а в квартире оставили засаду?» Стрешнев поежился от пробежавшего по спине озноба: «Ведь не поверят, что не виноват, а арестуют и засудят как государственного преступника. Шутка ли – покушение на жизнь самого монарха? А Лиза? Что будет с бедняжкой? Ведь она с ума сойдет…»

Стрешнев покашлял в кулак, подул на замерзающие пальцы в тонких перчатках и засунул руку под медвежью полость. «В квартиру идти нельзя. Это безумству подобно!.. Как жаль, что я никого больше не знаю, и не могу предупредить…»

– Тпрр! – крикнул извозчик и, натянув вожжи, остановил жеребца. – Не в этот ли переулок, барин?

Стрешнев посмотрел сквозь снежную муть на почти неосвещенную громаду дома:

– Пожалуй, сюда!

В этот миг из ворот справа выскочил безусый молодой человек в пальто нараспашку, с шапкой в руках, и бросился к санкам:

– Умоляю, спасите! За мной гонятся.

Стрешнев испуганно поднял глаза и не сразу нашелся.

– Садись, чего думать-то, – повернувшись, крикнул извозчик, – конь добрый, авось ускачем.

– Да, да, конечно, – растерянно пролепетал Стрешнев, отстегивая полость.

Незнакомец юркнул в санки, вдавил голову в плечи.

Извозчик свернул в переулок и, ослабив вожжи, гикнул.

Незнакомец схватил руку Стрешнева и, гулко дыша, заговорил:

– Благодарю вас, господин учитель! Нет слов, как благодарю.

– Ну что вы, что вы, – смутился Стрешнев, – если все обойдется – я буду рад!

Извозчик, не спрашивая дорогу, петляя, гнал по незнакомым переулкам, пока не выехал на глухую и темную улицу. Там, осадив жеребца, он обернулся к седокам и подмигнул:

– Ну, кажись, ушли… теперь не догонят.

– Сердечное вам спасибо, – с одышкой сказал незнакомец. – Вы храбрый человек. Вот вам на водку.

– Благодарствую. Только я и так бы… Куда же теперь?

– Если можно, еще квартала два, и я сойду.

– С нашим удовольствием! – понимающе усмехнулся извозчик и показал жеребцу кнут. – Но, но, оглядывайся!

Снова снежные комья застучали по железному передку.

– Стой! Стой! Осади! – послышалось из темноты. Жеребец остановился. Пред ним с поднятыми руками стоял усатый городовой.

Не успели седоки сообразить, что случилось, как из-под арки каменного дома вышел, гремя шашкой, высокий пристав в длинной шинели с меховым воротником. Приблизясь к саням, он взял под козырек:

– Куда изволите ехать?

– В ее императорского величества Марии Александровны женскую классическую гимназию, на заседание совета, – отчеканил Стрешнев.

Пристав вгляделся в форменную шинель Стрешнева и снова поднес руку к козырьку:

– Прошу прощения, господа, но именем закона прошу освободить извозчика для доставки в часть государственного преступника.

– Извольте, если это необходимо, – сказал Стрешнев и первым вышел из саней. Незнакомец последовал за ним.

Пристав махнул рукой, и двое полицейских вывели из ворот молодого человека с русой, как у Стрешнева, бородкой. Полицейские посадили его в санки и сели по бокам. Городовой встал сзади.

– Трогай! – приказал пристав.

Ямщик взмахнул кнутом, и жеребец помчался.

«Что же будет с нами?» – подумал Стрешнев, взглянув на случайного товарища, потом на пристава. Но тот молча приложил руку к козырьку и широким шагом пошел во двор.

– Идемте, идемте скорей, – прошептал незнакомец и потянул Стрешнева. – Идемте, пока они не одумались.

Они пробежали несколько переулков и остановились у глухой каменной ограды.

– Здесь кладбище. Сюда едва ли придут, – задыхаясь, сказал незнакомец. – Уж не знаю, как и благодарить вас. Ведь вырвались из пасти крокодила.

– Да, а вот тот несчастный!..

– Ужасно! Это наш товарищ. Прекраснейший человек.

– Неужели? А он даже не взглянул на вас.

– Благороднейшая личность. О, вы о нем еще услышите!

– А вы?.. Впрочем, я забываюсь… Однако мы вместе прошли через испытание… Вы революционер?