– Я никогда не состоял в нацистской партии.

– Номер удостоверения СС?

– Восемьдесят пять тысяч четыреста тридцать семь.

– Дата рождения?

– Седьмое июля тысяча восемьсот девяносто шестого года.

– Место рождения?

– Берлин.

– Ваше имя?

– Бернхард Гюнтер.

Мой дознаватель, вздохнув, отложил ручку. Чуть ли не нехотя он выдвинул ящик стола и достал папку, открыл и протянул мне паспорт на имя Эрика Груэна. Я раскрыл его.

– Это ваш паспорт? – спросил он.

– Фотография моя, – пожал я плечами, – но я никогда не видел этого паспорта прежде.

Он протянул мне другой документ.

– Копия досье СС на Эрика Груэна. Тут тоже ваша фотография, правильно?

– Фотография моя, а досье СС – не мое.

– Заявление о приеме в СС, заполненное и подписанное Эриком Грузном, и медицинская карта. Рост – метр восемьдесят восемь, светлые волосы, глаза голубые, отличительный признак – отсутствие мизинца на левой руке. – Он протянул мне документ. Я взял его – автоматически – левой рукой. – У вас тоже отсутствует на левой руке мизинец. Это вы вряд ли можете отрицать.

– Это долгая история, – сказал я. – Но я не Эрик Груэн.

– И еще фотографии, – продолжал мой дознаватель. – Вот вы пожимаете руку рейхсмаршалу Герману Герингу, снято в августе тридцать шестого года. На другой вы с обергруппенфюрером Гейдрихом в замке Вевельсбург, в Падерборне, в ноябре тридцать восьмого.

– Как видите, я не в нацистской форме, – вставил я.

– А вот ваша фотография, где вы стоите рядом с рейхсфюрером Генрихом Гиммлером, снятая, по-видимому, в октябре тридцать восьмого года. Он тоже не в нацистской форме. – Он улыбнулся. – Что, интересно, вы обсуждали? Эвтаназию, может, акцию «Т-четыре»?

– Я встречался с ним, верно. Но это не означает, что мы посылали друг другу рождественские открытки.

– Ваше фото с группенфюрером СС Артуром Нёбе. Минск, сорок первый год. На этом снимке вы в военной форме. Так? Нёбе командовал специальной оперативной группой, которая убила – сколько евреев, Аарон?

– Девяносто тысяч, сэр. – У Аарона акцент был скорее английский, чем американский.

– Девяносто тысяч евреев. Верно.

– Я не тот, за кого вы меня принимаете.

– Три дня назад вы находились в Вене, правильно?

– Да.

– Ну вот, хоть с чем-то согласились. Улика номер восемь: заверенное свидетельство Тибора Медгэсси, бывшего дворецкого семьи Груэн в Вене.

Когда ему показали вашу фотографию, ту, из вашего эсэсовского досье, он однозначно опознал вас как Эрика Груэна. А есть еще свидетельство дежурного клерка отеля «Эрцгерцог Райнер». Вы там останавливались после смерти вашей матери Элизабет. Он также опознал в вас Эрика Груэна. Это был необдуманный поступок – приехать на похороны. Глупо, но понять можно.

– Да послушайте же! – взорвался я. – Меня подставили! Майор Джейкобс. Подставил красиво и хитроумно. Настоящий Эрик Груэн покидает страну сегодня вечером. Он летит за границу на самолете из американского военного аэропорта. Он будет работать для ЦРУ, Джейкобса и американского правительства – создавать вакцину от малярии.

– Майор Джейкобс – человек честный и достойный. Человек, который ставит интересы Государства Израиль даже выше интересов собственной страны. Порой создавая немалые проблемы для себя. – Откинувшись на стуле, он закурил. – Послушайте, ну чего вы упираетесь? Признайтесь в преступлениях, совершенных вами в Майданеке и Дахау. Признайтесь в том, что сделали, и все для вас пройдет легче. Я вам обещаю.

– Легче для вас. Мое имя – Бернхард Гюнтер.

– Как вы раздобыли себе это имя?

– Это мое настоящее имя.

– Настоящий Бернхард Гюнтер мертв, – объявил дознаватель и протянул мне листок бумаги. – Вот копия свидетельства о его смерти. Он был убит «ОДЕССОЙ» или какой-то другой организацией «старых товарищей» в Мюнхене два месяца назад. Вероятно, для того, чтобы вы могли присвоить его имя. – Он выдержал паузу. – Вместе с этим искусно подделанным фальшивым паспортом. – И он протянул мне мой собственный паспорт. Тот, который я оставил в Мёнхе перед поездкой в Вену.

– Но паспорт не фальшивый, – возразил я. – Он – настоящий. А вот тот, другой, – фальшивка. – Вздохнув, я покачал головой. – Но если я мертв, какое имеет значение, что я говорю. Вы убьете не того человека. Хотя, конечно, вам это не в первый раз. Вера Мессман тоже не была военной преступницей, как наплел вам Джейкобс. Так получилось, я могу доказать вам, что я тот, за кого себя выдаю. Двенадцать лет назад в Палестине…

– Ты подонок! – завопил здоровяк со слоновьими ушами. – Мерзавец и убийца! – Быстро подскочив ко мне, он крепко вмазал мне чем-то твердым, зажатым в кулаке. Я думал, тот, кто помоложе, удержит его. Но нет. Такого не удержать, разве что с помощью крупнокалиберного пулемета. Удар свалил меня со стула. Меня будто шибанул заряд в пятьдесят тысяч вольт. Все тело горело и покалывало, а голову словно закутали в толстое влажное полотенце, так что я не мог ни слышать, ни видеть. Тут на голову мне навернули еще одно полотенце, и наступила тишина и темнота, остался только волшебный ковер. Он взмыл со мной в воздух и понес куда-то, где Берни Гюнтер – настоящий Берни Гюнтер – наконец почувствовал себя как дома.

41

Вокруг было бело. Лишенный блаженного видения, но очищенный от грехов, я лежал во временном пристанище в ожидании, что они решат, как надумают со мной поступить. Я надеялся, что медлить они не станут – очень было холодно. Холодно и мокро. Не раздавалось ни звука, но ведь так и должно быть. Смерть – дама не из шумливых. Но не мешало бы добавить тепла. Странно, но одной стороне лица было гораздо холоднее, чем другой, и на какой-то жуткий момент мне показалось, что я уже в аду. Какие-то ритмичные звуки я все же расслышал, и не сразу, через минуту-другую, понял: это же мое собственное дыхание – земные мучения еще не завершились. Медленно я оторвал от снега голову и увидел человека, копавшего землю в нескольких шагах от меня. Что за странное занятие в лесу посередине зимы? Непонятно, зачем он копает.

– Почему это я должен копать? – простонал он. Только этот, единственный из трех, говорил без акцента.

– Потому что это ты, Шломо, огрел его, – объяснил другой голос. – Не ударил бы, он сам копал бы себе могилу.

Копавший отшвырнул лопату.

– Сойдет! Уж больно земля твердая. Вот-вот повалит снег, до весны труп никто не найдет.

Тут в голове у меня болью отозвался пульс. Видно, объяснение, зачем парень копал землю, заставило сердце биться сильнее. Я застонал, приложив руку ко лбу.

– Приходит в себя, – констатировал голос.

Парень, копавший землю, вылез из могилы и рывком поставил меня на ноги. Тот самый бугай, который ударил меня. Шломо. Немецкий еврей.

– Ради бога! – воззвал голос. – Не лупи ты его больше!

Я с трудом огляделся. Могилку мне вырыли в леске на склоне горы над Мёнхом. Подняв руку к голове, я нащупал шишку величиной с мячик для гольфа. Хороший удар – личный рекорд Шломо.

– Держи его прямо. – Это распорядился мой дознаватель. Нос его плохо переносил холод. Стал совсем как в песне, без конца звучащей по радио последнее время: «Рудольф – наш красноносый северный олень».

Шломо и Аарон – тот, что помоложе, – ухватив меня за руки пальцами, цепкими, как клещи, поставили прямо. Они получали громадное удовольствие от всей процедуры. Я начал было говорить.

– Тихо! – зарычал Шломо. – Еще получишь слово, нацистский ублюдок!

– Раздевайся, – приказал дознаватель.

Я не пошевелился. Меня только покачивало от удара по голове, вот и все мои движения.

– Разденьте его! – последовал приказ.

Шломо и Аарон грубо принялись за дело, швыряя одежду в мелкую могилу передо мной. Весь дрожа, я попытался согреться руками, как меховой накидкой. Но меховая накидка все-таки была бы лучше: солнце нырнуло за гору, а ветер набирал силу.