— «Летучих голландцев», Планше?

— Ну да, сударь! Так называют брошенные экипажем корабли, которые иногда встречаются в море. К ним подходят поближе, взбираются на борт, обыскивают весь корабль от киля до клотика и…

— И что же?

— Не находят ни одной живой души! В то же время в камбузе еще не остыл обед для всей команды, а по палубе с жалобным воем бегает собака боцмана.

— Теперь я понял, что ты подразумеваешь под «летучими голландцами». Но куда же, черт побери, подевались все люди?!

— Плавание на судне голландской торговой компании открыло мне глаза на эту загадку, сударь. Они все попрыгали с рей!

— Попрыгали с рей?!

— Ну, конечно, сударь. А кто не потонул с первого… или, или, скажем, с третьего раза и захотел прыгнуть в четвертый, чтобы в его честь выпалили из пушки, тот пошел ко дну наверняка. Силы-то уже не те, сударь. Мне представляется так, что экипаж этих «летучих голландцев», наверное, больше чем наполовину состоял из новичков, которые должны были пройти обряд «морского крещения». Вот они и попрыгали за борт.

— А остальные, Планше? Ты забываешь о тех, кто остался на борту.

— Это тоже просто, сударь. Оставшиеся, увидев, что те тонут, бросились их спасать и потонули вместе с ними. Ноша оказалась чересчур велика. Вот поэтому-то, сударь, в морях попадаются только «летучие голландцы», а вот «летучего француза», к примеру, не встретишь ни одного.

Видя, однако, что мушкетер не до конца убежден его доводами, Планше счел за лучшее продолжить свой рассказ:

— Итак, сударь, кое-как мы пережили «морское крещение», но тут вскоре случилась другая напасть.

— Что же стряслось на этот раз, Планше?

— Штиль, сударь. Мертвый штиль. Эта штука похуже, чем все прыжки с рей и вымогательство денег. Представьте себе, сударь, адскую жару, которая, должно быть, стоит только в самом центре пекла, о котором так любят порассуждать в своих проповедях приходские священники и бедняга Базен. Жара такая, что хочется выпрыгнуть из своей шкуры, сударь, в надежде, что мясо и кости тогда смогут слегка проветриться. Но не тут-то было. Ни малейшего ветерка, паруса висят, как негодные тряпки, на небе — ни облачка. И тогда капитан объявляет, что, если штиль продержится еще неделю, у нас закончится запас пресной воды, и урезает дневную норму до кружки на человека. Вот это, сударь, я вам скажу, испытание.

У многих начались видения. Им казалось, что мы плывем по океану из шампанских вин или хотя бы пресной воды. Кто-то видел землю и порывался спустить шлюпку, чтобы дойти до берега на веслах. К счастью, штиль окончился так же внезапно, как начался, а не то все посходили бы с ума от жажды и капитану пришлось бы подавлять бунт сумасшедших.

Ветер задувал все крепче, и мы, подняв все паруса, устремились к цели.

Прошло совсем немного времени, и паруса пришлось убирать. Поднялась буря. Корабль качало и валило то на один бок, то на другой, и меня опять одолела эта проклятая болезнь. По-моему, она так и не оставляла меня до самого конца нашего плавания. По этой причине больше ничего интересного про наше путешествие в Новый Свет я рассказать не могу, сударь.

Когда выяснилось, что нам с Гримо не миновать знакомства с этим самым Новым Светом, так как никто ради нас, конечно, не собирался поворачивать назад и возвращаться в Европу, мы принялись расспрашивать господина Эвелина о тамошней жизни. Он был единственным французом на всем корабле, если, конечно, можно считать французом человека, рожденного бретонкой.

Но, как вы понимаете, сударь, выбирать не приходилось, и мы старались как можно лучше подготовиться к встрече с этим загадочным Новым Светом, который является весьма привлекательным местом для всякого рода авантюристов и жуликов, а для честного пикардийца — пугалом пострашнее женитьбы на старшей дочке сельского пономаря.

Господин Эвелин, добрая душа, сообщил нам немало полезного о своем житье-бытье в этих забытых Богом и порядочными людьми местах.

Я догадался, что они, вместе с почтенным шкипером потонувшей посудины, пиратствовали в Карибском море и, видимо, были не прочь проведать старых друзей, раз уж представился такой случай. У нас же с Гримо, честно признаюсь вам, сударь, уже поджилки со страху тряслись от одной только мысли, что нас везут в такие дикие места. К тому же среди матросов немало было разговоров про индейцев, которые едят белых христиан примерно с таким же удовольствием, как мы — прожаренную индейку.

Итак, сударь, нас привезли на остров Тортуга, что в переводе с испанского означает «черепаха». Гавань показалась мне удобной и красивой. Там почти нет океанского прибоя и можно плавать около берега, не опасаясь акул. Повсюду росли пальмы, сандаловое дерево и много всяких других, названий которых мы не знали, а если нам и сказали, как они называются, то все равно сейчас я уже все позабыл.

Я очень опасался, что нас с Гримо сразу по прибытии продадут в рабство к богатым плантаторам, которые живут в селении Кайон, так как у нас совершенно нет денег. Однако оказалось, что в этом климате можно довольно долго протянуть и без малейшего признака ливров, луидоров, су и денье. Вообще без денег, сударь.

Просто чудесно! На острове столько всяких плодов, которые можно просто сорвать с дерева, и никто вам слова не скажет, потому что они там растут, как трава, и не принадлежат никому. Спать же там можно под открытым небом, потому что было очень тепло, когда мы сошли на берег.

Мы с Гримо налегали на ананасы и плоды акажу. На берегу всегда можно было наловить морских и речных крабов, а в лесу бегают дикие свиньи. Многие на Тортуге промышляют рыбной ловлей.

Капитан Ван Вейде в первый же день отправился в западную часть острова, называемую Ла Монтань, собираясь разыскивать старых друзей. Эвелин сопровождал его, поэтому мы с Гримо остались предоставленными самим себе.

Переночевав под звездным небом, на следующий день мы отправились в селение в надежде разузнать что-нибудь полезное для себя. Многие из колонистов оказались нашими соотечественниками, хотя, сударь, компания там весьма разношерстная, можно сказать, — сброд со всего света. Один охотник по имени Жан-Люк, выслушав нашу историю, посоветовал нам при первой возможности переправиться на остров Сен-Кристофер, где, по его словам, находилась сильная французская колония, и обратиться к губернатору. Губернатор колонии является и ее военачальником. Этот Жан-Люк советовал нам просить губернатора отправить нас во Францию с первым же кораблем.

Мы решили последовать этому совету, который показался нам вполне разумным. Но так как добраться до Сен-Кристофера пока мы все равно не могли, то нам ничего не оставалось делать, как поглощать тропические фрукты и, выплевывая косточки на морской берег, поджидать возвращения капитана Ван Вейде и Эвелина.

Однако, когда капитан и помощник — я как-то по привычке продолжаю называть их так, сударь, хотя, конечно, шкипер потерял свое судно и пока никакого нового на горизонте не предвиделось, — итак, когда капитан и помощник вернулись обратно, они оба в один голос сказали, что губернатор, по всей вероятности, заставит нас служить в гарнизоне. Людей на Сен-Кристофере не слишком много, а тех, кто поотчаяннее или при деньгах, тянуть солдатскую лямку не очень-то и заставишь.

Мы с Гримо не могли не признать, что в их доводах также содержится большая доля правды. Поэтому мы решили пока не торопиться с отплытием на Сен-Кристофер.

Посоветоваться больше нам было не с кем, а с Гримо, сударь, как вы знаете, тоже не очень-то поговоришь. Он завел манеру вставать ни свет ни заря и отправляться на берег спозаранку. Там он собирал крабов, выброшенных морем, птичьи яйца и прочую съедобную живность. Я же предпочитал питаться плодами всяких диковинных деревьев, потому что никогда не ел ничего подобного, да и теперь уже тоже, видно, до самой смерти не попробую.

Однажды мне пришла фантазия искупаться, и я отправился на берег. Что же я увидел там? Гримо, который развлекался тем, что мастерил себе нечто вроде дротика или копья. Малый заточил корабельный гвоздь — дюйма три в длину и вогнал его в трехфутовую палку.