Я шел, глазел на просыпающийся мир и чувствовал, что со мной происходит что-то небывалое. Меня всего, как говорится, распирало изнутри, и казалось, что вот-вот разорвет на мелкие кусочки.

Я не выдержал и что было сил побежал.

По ту сторону горы покоилось великолепное голубое озеро, простирающееся почти до самого горизонта. И в тот самый момент, когда я выскочил на вершину горы и замер от удивления и восторга — над озером появилась солнечная макушка. Поверхность воды вспыхнула, и от самого горизонта к подножию горы выстлалась алмазная дорожка.

Вся жизнь представилась мне тогда вот таким же утром — наполненным восторга и неистовства. Я вдохнул воздуха столько, сколько позволяли мои легкие, и с безумно-радостным воплем полетел к солнцу.

Очнулся я уже в палатке с жгучей болью во всем теле.

Рядом, закрыв лицо руками, сидела мама.

Сквозь пальцы ее капали слезы.

Может быть, для всех нас было бы лучше, если бы я не увяз тогда в кроне одинокой березы, а разбился бы в дребезги о гряду прибрежных камней?

Возможно. Потому что проявившиеся во мне в то утро способности не только не вытряхнулись из моего изодранного тела, а напротив, укоренились и стали активно развиваться, поражая своими выходками и меня и окружающих.

Почти тридцать лет понадобилось мне для того, чтобы только лишь выявить их, как первопричину всех своих бед. Но во что я превратился за это время?!

Ну, слава Богу, с завтрашнего дня все пойдет по другому! И я представил себя будущего — независимое выражение лица, непроницаемый взгляд, безукоризненная логика мышления и филигранная точность движений. Отлично! Значит, завтра:

6.00 — подъем;

6.30 — физзарядка!

Пружинистым шагом направился я по перрону к эскалатору.

Мой непроницаемый взгляд отметил молодого парня с длиннющими волосами, собранными на затылке в хвост. Он стоял, упираясь обеими руками в мраморную стену и мучительно блевал в урну. К нему двигалась работница метрополитена в желтой форменной жилетке и с железным совком в руке.

— Вам что, молодой человек, заняться нечем? — сухо спросила она, грозно помахивая совком.

Я спокойно отвел свой новоявленный взгляд и шагнул на эскалатор — чем у них там дело закончится, меня уже не интересовало. Я жил завтрашним днем. Я поднимался вверх и сквозь пелену иронии смотрел на уплывающий вниз людской поток, постепенно наполняясь лилейным чувством превосходства.

8.00 — контрастный душ;

8.30 — легкий завтрак.

21.37 — Озерки.

Выйдя на воздух и не пряча лица от мороза, я прошествовал к трамвайной остановке.

Толпа, вразнобой переминаясь с ноги на ногу, вглядывалась в даль.

Даль холодно чернела.

«Общественный транспорт — горькое бремя малоимущих», — вдруг промелькнуло у меня в голове.

Да, это серьезное препятствие на пути к Новой Жизни! Человек, пользующийся общественным транспортом, не принадлежит себе, он во власти случая. Может случиться, а может и нет! Типичная модель хаоса.

Толпа встала на обе ноги и замерла. Я невольно обернулся.

Из черноты надвигались два ярких глаза.

«Будет жарко», — кисло думал я, сливаясь с потенциальными пассажирами…

— Тетка, проходи вперед, середина же пустая!

— Я выхожу на следующей! Зачем я буду проходить?!

— Дай войти! Видишь, дверь не закрывается!

— Никуда я не пойду! Я привыкла заранее

готовиться на выход!

— Так а мне-то что ж, теперь из-за твоих блядских привычек прикажешь жопу морозить?!

Диалог шел над моей головой, а я стоял на средней ступеньке, прямо между дискутирующими, и всеми членами ощущал на себе их непримиримость.

«Будем стоять, пока не закроем двери», — индифферентно объявил водитель.

И тут тот, который так беспокоился за свою нижнюю выпуклость, засопел и стал просачиваться вглубь, выдавливая меня вон.

Ох уж мне эти сильнохарактерные личности. Продыху от них нет.

Да, видно, сегодня я еще не был готов к Новой жизни. Слишком одряхлел во мне самый приоритетный наш инстинкт — инстинкт самосохранения. А иначе чем можно объяснить то, что я добровольно вышел из вагона на мороз?

По правде сказать, этот инстинкт изначально не внушал мне доверия. Помню, еще в раннем детстве, когда я жил у дедушки с бабушкой, он (инстинкт) проявил себя во всей своей несуразности.

В то время в доме напротив жил мальчик — чернявый татарчонок. Ух и гадостливый же он был! Как все мамаево Иго. То яйцом голубиным в меня запустит, то помочится на макушку, притаившись в ветвях дерева — ну проходу не давал своими забавами. Я его жутко боялся и всячески избегал, чем, естественно, подзадоривал его необузданное воображение.

Все мои родственники советовали мне сойтись с ним в честном поединке и биться до тех пор, пока «этот паршивец не обсикается!»

Но такой метод совершенно меня не устраивал. Вообще, все, что касалось малейшего противоборства, даже в таких гордых проявлениях, как футбол, хоккей и т. п., вызывало во мне отвращение.

В общем, я продолжал упорно пасовать. Но вот однажды получил я в подарок велосипед — маленький, но с надувными колесами. Это больше всего нравилось мне в моем велосипеде — как у настоящего, и даже насос прилагался!

Я сам накачал свои колеса и выехал за ворота.

Но не успел я преодолеть и пяти метров, как все три колеса зашипели и испустили дух. Тут же послышался радостный смех юного террориста. Я спрыгнул на землю и обомлел — вся дорога была усеяна мелкими и острыми гвоздями!

А смех все журчал. Он веселился, этот потомок Золотой Орды, подло укрывшись за своим забором.

Что было дальше, я помню отлично, но до сих пор не могу осознать, как это произошло. Вернувшись домой, я выбрал в ванне для мусора бутылку из-под шампанского; там была и другая стеклотара, но мой выбор был именно таков. Спрятав оружие за спиной, я пошел к шалуну.

Хитреца на лето всегда брили под ноль, поэтому я видел, как брызнула кровь из его макушки, после того как бутылка опустилась и раскололась на его большой не по годам голове, а сам диверсант рухнул к моим ногам.

Татарчонка еле-еле откачали. Он на всю жизнь остался заикой. А я от испуга забился в силосную яму, просидел там всю ночь и схватил воспаление легких. Но что самое интересное, когда мы оба поправились, все закрутилось по старой схеме, но только уже на новом уровне. Татарчонок издевался изощренней прошлого — я боялся пуще прежнего.

Так, все, хватит о делах минувших! Было и прошло! Мне же всего тридцать три! И раз я еще не умер, значит могу начать все сначала! Надо только сделать верные выводы из постылого прошлого, чтобы не повториться в будущем.

С такой думой я влез в автобус № 178.

22.25 — по проспекту Художников.

— Граждане, есть среди вас доктор? — затрапезного вида субъект стоял посреди салона и ехидно осматривал пассажиров.

— Вот вы, мне кажется, настоящий врач! — наконец выбрал он крупного, пожилого мужчину в нутриевой шапке, просматривающего газету.

— Скажите, вот если у меня рябь в глазах… Как у советского телевизора, то вдруг накатит, то отступит. Это что? Сердце пошаливает?

— Ну почему обязательно сердце, — чуть свысока, возразил мужчина, переворачивая газету, — может печень или почки…

— Откуда это в голове почки?! Ты что говоришь-то?! — возмутился больной и радостно добавил: — Тю-у-у, да ты фельдшер, наверное!

— И почки и печень связаны с головным мозгом, — попытался оправдаться мужчина.

— О-о, с мозгами у меня все в порядке! А вот ты, по-моему, разомлел от духоты-то! Эй, водила, гаси печки! — закричал неуемный пациент в сторону кабины водителя, потом заговорщицки подмигнул мне и снова обратился к сконфузившемуся мужчине:

— Я же шуткую, братишка! Сейчас булькнул на остановке 300 грамм, дай, думаю, пошуткую!