— никотина,

— алкоголя,

— мяса,

— женщин,

— и хулы.

Со всеми небратьями и несестрами (теми, кто покуривает, попивает, жрет плоть, сквернословит и вожделеет) он разговаривает снисходительно-наставническим тоном.

— Типа психоза, что-ли? — принимаю я новые правила игры.

— Это у вас бывают психозы, — разъясняет Коля. — У людей не принимающих учение бывают психозы, и они неизбежны. Потому что мир наш полон грязи. В принципе, нынешний мир весь состоит из грязи. Куда ни ткни, всюду мирская мерзость и гнусность.

Коля пускает фразы, как любовно отлитые пули. Эти пули должны продырявливать сердца непосвященных, сливать с них дурную кровь и готовить резервуар под Чистоту.

Пока Коля выпускает первую обойму, мы выхоим к берегу озера. В зеленой траве лежат девушки, предоставив солнцу свои спелые грозди, изнывающие на гибких лозах.

— И вот вы переполняетесь этой гадостью, и у вас начинается обыкновенный психоз. И это неизбежно, покуда идет царство Ра. А сейчас именно такое время, когда царствует Ра.

Мы форсируем двух подружек, окопавшихся в горячем придорожном песке. Верхние лоскутки мини-бикини вертихвосткам осточертели, напрочь, и хохотушки выпустили пощеголять на солнышко свои розовые пятачки.

— Действительно, есть от чего свихнуться, — поддакнул я, тайно соорудив и молниеносно отведал коктейль из обеих ягодок(псы самозабвенно зачавкали).

— А чем мысленная буря отличается от психоза?

Я должен был заполучить деньги (О, Оля — глория моей темной псарни!), и поэтому старательно разыгрывал роль погрязшего в нечистотах психопата, нуждающегося в спасении.

— Мысленные бури возникают не от соприкосновения с грязью, а от общения с Богом, когда Бог говорит с тобой напрямую. Ты и Бог. Прямой контакт. Мысли не справляются и взрываются. Разлетаются в клочья все жалкие мыслишки! Потому что, когда говорит Бог, все должно молчать! Все земное должно заткнуться и помалкивать, или убираться прочь! Богу нужна Чистота!

— Потише, Коль. Мы еще не в приемной у Господа.

Николай встряхивает головой — на его лице вспыхивает демоническая улыбка:

— Это у меня остаточные явления.

По тропинке мы углубляемся в лесок. До Михалыча еще далеко, я решаю задать последний наводящий вопрос и переходить к делу:

— А ты запомнил, что он тебе говорил?

— Ты имеешь в виду Бога?

— Ну, естественно!

— Бог сказал, что мы все сейчас, как деревенские мальчики.

Моя физиономия — мим-вертуоз — откаблучила пантомиму: «Ну, ни хуя себе!».

— В смысле манер, — сладострастно пояснил Коля. — Нет сейчас высоких манер у людей.

— Да измельчал народишко, — сокрушенно отозвался я.

— Ну, это и не удивительно, век-то не Золотой! Грязи слишком много вокруг человека, и в нем самом она…

— О грязи ты уже говорил.

— Я помню… А еще Бог говорит, как бы поясняя: «Вот вы держите в своих жилищах всяких животных. Кормите их, убираете за ними дерьмо, потом снова кормите. В раю же, будут такие дворцы, где воссоздастся идеальная Чистота, и в них будут обитать ваши совершенные тела.» — Тех, кто спасется, естественно, — добавил от себя Коля и ехидно посмотрел на меня.

Я промолчал. Снова загремел глас Божий: «И охраняться эти дворцы будут тщательнейшим образом, чтобы даже маленькая птичка не смогла пролететь.»

— Подожди, — не совладал я с обидой. — Я что-то не понял насчет птички?

— Ну, в том смысле, она может нагадить. Они же прямо на лету опорожняются!

— А ну, теперь все ясно! Послушай, Коля… Одолжи мне пару сотен на неделю. Я сейчас работу подыскиваю, ну, и сам понимаешь…

Коля внешне никак не изменился, но чувствовалось, что ему стало трудно. Я ждал. Упорно… Настойчиво… Упрямо… Неотступчиво!

— Дело в том, — наконец лопнул Коля, и я скрипнул зубами. — Дело в том, что мы не можем вступать в отношения такого рода с людьми не принимающими учение…

— Как не можете?! — весь округлился я от удивления. — Ты же у меня занимал?!

— Понимаешь, я был тогда на такой стадии, ну, условно ее можно назвать — «Пробуждение». Голос Бога был еще так не разборчив. Я жил как бы на два дома. Помнишь, я тоже ругался грязными словами…

Я то помнил. Все в деталях и подробностях. Я вообще, ничего не забываю, в особенности всякие гадости. Помнил, как будучи еще студентом, он и его сосед по комнате Вася каждую субботу одевали свои коричневые костюмы-тройки, покупали четыре бутылки портвейна, полкило колбасы и кило яблок. Две бутылки выпивали двухсотграммовыми дозами под колбасу. Затем, организовав на столе интимный интерьер из ароматичной свечи, вазы с яблоками, резервными бутылочками вина и надушившись одеколоном «Тет-а-тет», страстотерпцы выходили на охоту. Они бродили по закоулкам Дома студентов с прицелом заманить в свою комнату фривольных студенток с хореографического факультета. Но… не были старатели фартовыми парнями, ну, не вписывались! Есть множество причин, по которым женщины отвергают нас, самцов, так вот Коля обладал полным набором, которого хватало даже и на Васю. И очередная суббота заканчивалась шумной дракой между отверженными.

Мы разнимали их и раскладывали по кроватям. Однажды, уже лежа в постели Коля открылся мне, что имел женщину единожды.

Произошло это во Владивостоке. Трое морячков с эсминца «Отважный» опоили повариху с плавбазы и спешно отметились по очереди. Коля оказался крайним.

— Она была такая грязная, хлюпала и пахла, но я не мог от нее оторваться… — хныкал Коля, впадая в пьяную апатию.

Мне было его жалко. Жалость перекидывала мостик, шагать по которому, было и горько, и сладко. А теперь, он свалил всех нас в клоаку и, возгордившись, обрел свой стерильный мир. И даже птичек не пускает! На лету они, видите ли, гадят! А что же им приземляться всякий раз, как приспичит?! Гаденыш! (Оля, Оля! Прощай моя Оля, а с ней и… Пусть сдохнет вся свора!)

— Лучше бы ты мне соврал, что у тебя нету, — сказал я, в очередной раз раздумывая, как же мне теперь относиться к Коле: послать его раз и навсегда, или утопить?

— Если ты находишься на стадии «Становления», нельзя говорить неправду, иначе не попадешь в стадию «Озарения».

— Ладно, озаряйся! — отрезал я и грубо толкнул калитку, на соплях подвешенную к эклектичному забору. Мы входили в царство Великого Хлама.

Михалыч вывозил мусор со двора с промежутками в пять лет. На то была одна причина — бескомпромиссная экономия. За неполные 70 лет Михалыч, несмотря на свой природный маленький рост, поимел пять жен и сейчас жил гражданским браком с сорокалетней стрелочницей с Северо-Западной железной дороги.

От каждой зарегистрированной жены Михалыч прижил по дочке, от каждой дочке по внучке, стрелочнице регулярно требовались аборты, а пенсия у Михалыча была, как у всех — чуть меньше прожиточного минимума.

— Здравствуйте, Михал Евгеньевич. Знакомьтесь — Николай. Имеет намерения снять у вас комнату.

Михалыч в рукодельных шортах (стрелочница соорудила из своих джинсов) нанизывает на нить грибные кусочки.

— Цену знаете? — басовито спрашивает Михалыч, хмуря пушистые брови.

— Цена в общих чертах устраивает, хотелось бы посмотреть, — брезгливо озираясь, изрекает божий гигиенист.

Михалыч не суетится — присматривается к клиенту. У него свой метод идентификации личности. Поболтав с человеком на вольные темы, Михалыч точно определяется, кто перед ним — деляга, гомосексуалист или наркоман. Я у него числился в наркоманах.

— Невозможно грибы собирать в этом году. Озоновая дыра над городом, читали? — приступает Михалыч.

— Я газет не читаю, — ляпнул Коля.

— Денег нет, что-ли?

— Деньги есть. Просто в газетах много грязи и в телевидении тоже.

— Телевизора, значит тоже нет?

— Без надобности. А как у вас насчет тараканов?

— С тараканами без проблем, Коля, — вмешался я в перестрелку, потому как уже наметил, что сейчас отправлюсь к Шурику на Василеостровскую, но до электрички у меня оставалось с полчаса, можно было и повеселиться: