На этот раз мы не сцементировали иглу водой как обычно. Тон ветра, казалось, не предвещал опасности. Кроме того, поблизости не было открытой воды. Когда нас не мучила жажда, мы считали неблагоразумным расходовать бензин на приготовление воды.
Не испытывая особого беспокойства по поводу шторма, с притупившимися от усталости чувствами, окоченевшие от холода, мы поспешили залезть в свои спальные мешки. Проснувшись через несколько часов от тяжести наваленного на ноги снега, я заметил, что ветер просверлил дыры в стене иглу. Однако мы не собирались лишаться еще нескольких часов сна, поэтому, приоткрыв глаза, мы перевернулись на другой бок. Однако вскоре я был разбужен падающими на меня снежными блоками.
С трудом высунув голову из своего облепленного снегом капюшона, я увидел серое, подернутое облаками небо. Купол иглу куда-то смело. Нас быстро заваливало снегом. Во сне я часто ворочался с боку на бок и поэтому оказался наверху накапливающейся массы снега, но мои спутники исчезли из виду. Вокруг меня на многие мили расстилались пустынные снежные белые просторы. Мое сердце дрогнуло от страха, я испустил вопль отчаянья — громкий призыв, но не услышал ответа.
После отчаянного поиска я обнаружил дыру в снегу. В ответ на следующий зов до меня донеслись приглушенные крики эскимосов, идущие словно из-под земли. Расшвыривая и разбивая на куски снежные блоки, я приложил отчаянные усилия, чтобы освободить товарищей, заживо погребенных в спальных мешках. Однако, к моему ужасу, рыхлый снег все плотнее сжимался над нами.
Когда я, проделывая над их головами отверстия для дыхания, почувствовал, что они сами пытаются откопаться, то немало изумился. Дело в том, что они залезли в свои мешки не раздеваясь. Полуодетые, в одних только рубашках и штанах, но с босыми ногами, они корчились и извивались в мешках, чтобы пробиться вверх к дыхательным отверстиям.
Еще немного — и была найдена их обувь, а затем, когда ноги были защищены, мешки я освободил от снега и разложил у стены иглу. В них и заползли ребята полностью одетые, скинув только верхнюю куртку. Я закатался в свой мешок рядом с ними. Так совершенно неподвижно мы пролежали на свирепом ветру целых 29 часов, пока не ослабли его леденящие порывы. Ветер шипел словно струи пара в паровой машине.
29 марта, вскоре после полудня, прояснилось. Можно было свободно дышать, не глотая плавающих в воздухе ледышек. Нам удалось освободиться ото льда, покрывавшего меховые опушки вокруг наших лиц. На западе в небе показалось небольшое синее пятно. Освободив из снежного плена собак и покормив их, мы соорудили укрытие, где можно было растопить снег и вскипятить чай. Съев двойной рацион, мы запрягли собак и понеслись дальше. Монотонно белые снежные поля проносились под нартами. Вскоре солнце прорвало завесу облаков и приподняло ледяные шпили, маячившие перед нами. Ветер замер. Подметенные штормом снежные поля преобразились от величественной игры кристаллов льда. Казалось, что мы едем по россыпи алмазов, люминесцирующих подобно белому блестящему меху. Весьма любопытно наблюдать это интенсивное неистовое сияние (так бывает только на Севере), которое не создает даже иллюзии тепла. Даже пламя кажется здесь холодным. Сытые, воодушевленные отличной погодой, мы продвигались, предвкушая желанный отдых. Собаки рвались вперед, выпрямив хвосты и навострив уши. А мы радостно, как бегуны, побеждающие в соревновании, бежали позади упряжек. Мы в самом деле чувствовали себя бодрее, словно приняли освежающую ванну.
Однако мы потеряли много времени, объезжая препятствия. В полночь мы разбили лагерь. Оказалось, что, несмотря на все наши усилия, было пройдено всего девять миль. Условия, в которых мы прошли эту вторую сотню миль, оказались во всех отношениях самыми волнующими из всего 500-мильного пробега по льду полярного моря. Обыкновенное чувство удовлетворения вдохновляло нас, помогало нам ежедневно преодолевать преграды и решать ставившие нас в тупик проблемы. Погода и показания барометра были неустойчивыми. То и дело разражались штормы, температура колебалась в пределах 20–60° ниже нуля. На льду обнаружились признаки недавней подвижки.[117]
Новые разводья и недавно образовавшиеся пласты льда в сочетании с глубоким снегом затрудняли наше путешествие. Настойчиво пробиваясь только вперед, делая остановки лишь на короткое время, мы почти загнали собак. Одна за другой они отправлялись в желудки своих оставшихся в живых голодных собратьев. Штормы нередко сметали наши иглу. Лед часто трескался у нас под ногами, и нередко укрытием нам служила обыкновенная яма, вырытая в снежном сугробе. На наших телах появились болезненные язвы — следы обморожения. Вечная пустота в желудках вызывала в нас гастрономические вожделения, которые было невозможно удовлетворить. Тяжелая работа и сильные ветры иссушили наши глотки, нас мучила жажда; сумрак и вечно завешенное облаками небо доводили нас до крайней степени отчаяния.
Однако во всем этом не было однообразия. Мы страдали по разным причинам, мучения атаковали нас с разных направлений, но всякий раз в нас возникал бойцовский дух сопротивления. Подталкивая нарты или подтягивая их на веревке, мы помогали собакам, изнемогавшим от встречного ветра, заставляя их поворачивать носы навстречу метели, которая неумолимо, миля за милей, подметала лед. День за днем мы углублялись все дальше и дальше в мир ледяного отчаяния и штормового ветра.
В течение всего нашего перехода на север я считал, что имел некоторое преимущество в том, что мои спутники-эскимосы получили представление о цели моего путешествия. Несомненно, что благодаря информации, которая «просочилась» от исследователей многих поколений к эскимосам, в конце концов они поняли, что на вершине мира есть некая точка, в которой находится нечто, чего так долго домогаются белые люди и что сами эскимосы называли «Большой гвоздь». Конечно, я поддерживал в них это убеждение — надо же было мне как-то питать в них интерес к делу и мужество для преодоления столь долгих тягот и лишений. Естественно, я не рассчитывал возбудить в них особый интерес к самому полюсу. Их живо интересовало обещанное мной вознаграждение: по ружью и ножу на брата.
После казавшейся бесконечной войны на небесах, которая длилась семь суток, 30 марта небо на востоке покрылось синими полосами. Вскоре, словно подгоняемые бичом, облака рассыпались и унеслись прочь. Полные таинственности небеса на западе прояснились. К моему удивлению, под ними открылась новая земля. Кажется, я испытывал волнение самого Христофора Колумба, впервые заметившего зеленые берега Америки.
Обещанная моим добрым, доверчивым спутником земля невольно явилась им, и тот восторг, который был вызван представшими перед нами самыми северными скалами, рассеял все физические страдания, перенесенные нами во время затяжного периода штормов.
Насколько я мог заметить, земля представляла собой непрерывное побережье, которое простиралось примерно в 50 милях к западу параллельно нашему маршруту. Она была покрыта снегом, льдом и совершенно пустынна. Однако это была настоящая земля, которая внушала ощущение безопасности, какую только может предложить человеку земная твердь. Для нас это кое-что да значило, потому что по воле наших мучителей — ветров нас дрейфовало в море подвижного льда. У нас тут же возникло неодолимое желание ступить ногами на эту землю, но я понимал, что удовлетворить его — значит отклониться от прямого пути к цели. В любом случае задержка сулила новые опасности, да и запас продовольствия не позволял нам выкроить время для исследования новой земли.
После моего возвращения в Копенгаген в прессе часто приводились мои слова о том, что я якобы открыл новую землю площадью 30 тысяч квадратных миль и пересек ее. Но я сообщил лишь о том, что прошел район, в котором — это можно смело заявить — находятся 30 тысяч квадратных миль тверди земной, свободной от воды и плавучего льда, и таким образом покрывают собой часть пустоты на наших картах. Приводили якобы мои слова, что эта земля — «рай для охотников». Меня критиковали за это, утверждая, что животная жизнь не может распространяться так далеко на север. Существует ли там животная жизнь, мне неизвестно, так как мои устремления не оставляли мне времени для исследований. В последний раз я встречал животных на Земле Аксель-Хейберга. Я записал в дневнике только результаты наблюдений. Расчеты же производились на отдельных листах бумаги в другой записной книжке, где отмечались все отсчеты инструментов. Позднее все мои расчеты свелись к той форме, в какой они были окончательно представлены. «Полевые» бумаги с разнообразными заметками, так же как и инструменты, служили только своей цели, по этой причине большую часть научных материалов я передал Гарри Уитни. Несколько важных расчетов я оставил себе на память. Они будут представлены на страницах этой книги. Я полагал, что те записи, которые были оставлены, позднее окажутся полезными для контроля результатов, однако мне не приходило в голову, что Уитни по настоянию Пи-ри закопает переданные мной материалы. Я не считаю пропавшие документы доказательством своего достижения, не думаю также, что они представляют особый научный интерес. Однако исчезновение этих документов доказывает лишь то, что Пири — одна из самых беспардонных и эгоистичных личностей, известных в истории.
Пребывая в состоянии крайнего возбуждения от того, что Пири при упоминании любого документа, связанного с моим именем, кричал о подделке, группа американских кабинетных исследователей вопреки исторической практике пришла к выводу, что доказательства достижения полюса могут быть найдены при повторном изучении математической части определений местоположения. Часть моих расчетов была похоронена. У Пири же они оставались. Целые колонки моих полевых расчетов, а также инструменты и таблицы поправок хронометра были потеряны, и вот с таким «гандикапом» я представил «свой случай» на рассмотрение в Копенгагене в докладе, в котором первоначальные заметки представляют таблицы расчетов полных и сокращенных наблюдений. Друзья критиковали меня за то, что я не отослал в Копенгаген данные, приведенные в этой книге, и подобные им наблюдения, для того чтобы доказать правомерность моих заявлений. Однако в то время я не считал нужным оперировать чем-то большим по той причине, что если в моих материалах нет достаточного количества фактов для объяснения моего продвижения шаг за шагом к полюсу, то никакое ученое разбирательство в моих глазах не может иметь какой-либо ценности. Как это представляется мне теперь, такая точка зрения была ошибочной. Теперь я представляю любой клочок бумаги, каждый факт, взятый в отдельности, но не в качестве доказательства, а как иллюстрацию записей, сделанных в экспедиции, и выводов, которые позволило сделать время. Каждый исследователь делает то же самое. Основываясь на таких отчетах, история всегда выносила свой приговор исследователю. История поступает точно так же при оценке относительных заслуг исследователей при достижении полюса.
Расчет местоположения согласно первоначальным полевым записям на 30 марта 1908 г.
Долгота 95°36 . Давление — 3010 (поднялось с 2950 за два часа). Температура -34°. Ветер — 2.МК[118] — Сев. Вост. Облачно, дымка на Весте. Полосы видны на Осте.
Note117
Как и прежде, Ф. Кук абсолютно правильно описывает здесь различные природные явления (подвижки льда и циклоны с присущими им перепадами температур и давления) в их взаимосвязи, что стало известно специалистам позднее.
Note118
Ветер приводится в баллах по шкале Бофорта, направление ветра — по компасу.