Златоусты использовали набор испытанных приемов, пускаемых в ход всякий раз, когда Москва начинала новый проект национального масштаба, будь Собор, монумент "Трехсотлетия Российского флота", "Охотный ряд" или памятник Победе. Эта же «общественность» инициировала скандалы, когда возникали неизбежные в любом сложном начинании разногласия, как это случилось, когда дебатировался вопрос, в каком материале воссоздавать скульптуры — мраморе, искусственном камне или бронзе. За эту бронзу Церетели еще скажут спасибо потомки. Он оппонентам отвечал коротко: "Когда мы откроем Храм, вы будете аплодировать".

Так и случилось, когда в августе 2000 года была поставлена точка в истории, опаленной войной 1812 года и оглушенной взрывом 1931-го. В том августе состоялось официальное открытие Спаса. Повторюсь — завещанный Александром I, заложенный Николаем I, построенный Александром II и освященный Александром III, Храм был второй раз воссоздан городским начальником. Один мэр Москвы сыграл роль, которую до него исполняли четыре императора! И в этом ему очень помог герой книги.

Много символов связывают с возрожденным храмом. Все они известны. Но есть символ, который никогда не упоминается в связи с ним. Я связываю Храм с победой людей, плясавших и певших на камнях города другим августом, 1991 года. Можно ли было бы построить Храм, не обратив вспять танки, двинувшиеся на восставшую Москву? Вот эта победа дала Лужкову право отдать команду — за три недели утвердить задание на проектирование и начать работы!

Заканчивая главу о Храме, хочу задать вопрос — кто виноват в злодеянии, случившемся в декабре 1931 года за несколько лет до рождения Церетели? "Товарища Сталина, — писал главный архитектор Дворца Советов Борис Иофан, — привлекло красивое расположение участка, его близость к Кремлю, его расположение в центре города и у Москвы-реки". Да, вождь выбрал место, отдал приказ — взорвать Храм! Но кто навел злодея на это место? Ведь настойчиво предлагалась пустая Болотная площадь, застроенный лавками Охотный ряд, где теперь гостиница «Москва». Шесть раз собиралась государственная комиссия, не желавшая сносить Храм. И все это время настаивала на своем предложении Ассоциация новых архитекторов. "Храм не представляет никакой ценности", — убеждал правительство лидер этой группы, чью фамилию история забыла. И добился своего. Сообщниками злодеев стали архитекторы.

Устойчивое мнение о заурядности собора родилось задолго до взрыва в умах русской общественности. До Храма наша архитектура следовала образам Древнего Рима. Известный стиль этот называют классическим. Его в Советском Союзе чтили, потому что якобы "этот стиль отражал идеологию молодой революционной буржуазии". Тон вдохновлялся образами Византии. Однако его стиль назвали псевдовизантийским, псевдоруссим — поскольку связывали с монархией. Но стиль чем плох? Оглянитесь вокруг себя, в «псевдорусском» духе застроена с двух сторон Красная площадь, Боровицкий холм, где возвышается над краем обрыва Большой Кремлевский дворец Тона. И это «псевдо»?

Потребовалось столетие, чтобы академика Тона потомки признали выдающимся мастером. Восьмидесятилетнего архитектора принесли к завершенному Храму на носилках. Сил подняться и пройти в собор, которому отдал полвека жизни, у него не осталось. Тон умер, а ему неслось вслед: "Это руссифицированный Исаакиевский собор, гораздо более холодный и мертвый, чем его петербургский образец. Ни Византии, ни Древнего Рима здесь нет", — цитирую "Историю русского искусства", формировавшую вкус поколений искусствоведов. "Крайне неудачное произведение. Точно купчиха в золотом повойнике остановилась напоказ среди Белокаменной". Это слова художника и поэта Тараса Шевченко. Всех беспощаднее советский историк: "Грузное нелепое здание храма Христа спасителя (так у автора — с маленькой буквы. — Л. К.). Как громадная чернильница с блестящей на солнце золотой крышкой купола". Можно составить антологию подобных цитат. Главный искусствовед СССР Игорь Грабарь вывел за черту всю русскую архитектуру второй половины ХIХ века. И ГУМ, и Исторический музей предполагалось взорвать, как Храм.

Почему невзлюбила русская общественность Константина Тона? Не за то, что он немец. Потому, что он был придворным архитектором. Ему отдавал предпочтение непопулярный у общественности российский император Николай I, повесивший пятерых декабристов.

В наше время — тот самый случай. Почему нападали на президента Российской академии художеств Церетели? Не потому, что он грузин, хотя так думать были иногда некоторые основания. А потому, что сложилось о нем мнение, как о "придворном художнике". Ему отдавал пять лет предпочтение мэр Москвы. И он в глазах отдельной части российской общественности не популярен, его назвал "мэром в кепке" покойный губернатор Петербурга, чья шляпа не прикрыла от напастей самый красивый город Европы.

Да, Церетели мастерски дирижировал большим оркестром, сыгравшим под сводами Храма триумфальную симфонию "1812–1991 год". Он и сам исполнил сольные партии, как монументалист отлил кресты и врата, как художник занимался куполом.

Поныне можно услышать "старую песню о главном", что храм "произведение эклектики ХIХ века, уже с момента его окончания показавшееся всем архаичным и нелепым".

Мне так не показалось. Миллионам людей, успевших побывать в нем за минувшие годы, так не показалось.

Кто расписал своды и стены сияющими образами? Не авторы инсталляций и перформансов, не "актуальные художники", творящие из подручных материалов. Художники Храма не разыгрывали самодеятельные спектакли на вернисажах. Не бегали по улицам ради славы, в чем мать родила, по весне, в пору обострения душевного расстройства. На мраморных досках Храма нет названий галерей, эпатирующих публику скандальными выходками. Все сделали подлинно современные живописцы под эгидой Российской академии художеств. Их имена увековечены золотыми буквами под сводами собора. И среди них — имя, которое так часто я называю в книге.

Конец тринадцатой главы

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ ХУДОЖЕСТВ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ о том, как Церетели избрали президентом Российской академии художеств и о том, что он сделал для нее, чуть было не развалившейся на суверенные академии Москвы и Санкт-Петербурга.

Все государственные академии Советского Союза, подобно Политбюро ЦК партии, делили избранных на две категории. Первую составляли кандидаты в академики, члены-корреспонденты; вторую — действительные члены. Последние, собственно, и являлись полноправными академиками, имели право решающего голоса, получали денежные вознаграждения более высокие, чем члены-корреспонденты.

Членом-корреспондентом Академии художеств СССР Церетели избрали в 1979 году, прошел он в это высокое собрание как монументалист. Он руководил созданным им отделение дизайна, которое представлял долгое время в единственном числе.

Президентом Российской академии художеств, сокращенно — РАХ, после развала Советского Союза художники избрали графика Николая Пономарева, много лет возглавлявшего Союз художников СССР. Родившись в 1918 году, он на шестнадцать лет был старше Церетели. Разница в возрасте не мешала дружбе. Вместе они летали в Америку на презентацию Колумба, в Испанию на открытие памятника Колумбу. Вместе заседали в совете, наблюдавшем за восстановлением Храма Христа.

Последний раз тяжело и долго болевший президент собрал после долгого перерыва Общее собрание в конце 1995 года. У некогда богатой и влиятельной академии не хватало денег даже на то, чтобы оплатить дорогу и командировочные расходы иногородних членов. Даже отремонтировать туалеты в здании президиума, бывшем особняке Ивана Морозова, она не могла. Пол почернел. Стены посерели. Пономарев называл академию "процветающим государством искусств", таким ее видел в идеале. На практике она влачила жалкое существование, брошенная на произвол судьбы правительством новой России.