— О каком прикрытии со стороны Лилии идет речь?

Ресницы ее опять дрогнули, и на этот раз поднялись, распахнув на меня темные глаза.

— Лилия создаст вид супружеской пары и будет твоими глазами и ушами на встрече.

— А если я не понравлюсь ее друзьям?

— Ну, ты себя недооцениваешь, у Лилии приличные друзья. Не так ли? — он обратился к ней.

— Да шеф, — Лилия поправила свою прическу рукой и опять прихлопнула ресницами свои глаза.

— Это все, встреча назначена в три, — сказал шеф.

Мы подъехали к ресторану и я вежливо, взяв Лилию под руку, ввел ее в зал. Народу в ресторане было мало и мы выбрали столик у окна.

— Что ты будешь заказывать? — спросил я у Лилии, раскрывая меню.

— Что-нибудь мясное, на твой вкус, и сухого вина, — попросила она.

— Примите заказ, — обратился я к подошедшему официанту. — Два антрекота, два помидорных салата, двести грамм водки и бутылку сухого, только самого лучшего.

Я схватил официанта за руку и подтащив его к себе, приглушенно сказал: «Да поторопись, я ждать не люблю и очень спешу». Официант сразу проснулся, хотел что- то мне ответить, но еще раз взглянув на меня и мою спутницу, тут же испарился.

— Так где твои друзья? — спросил я Лилию.

В этот момент, словно из под земли, появился официант с подносом и стал расставлять заказ на стол. Лилия подождала, когда официант отойдет.

— Сейчас подойдут, — она протянула мне свой бокал. — Налей пожалуйста.

Я налил ей вина, себе водки и только хотел выпить, как Лилия сказала: «Посмотри, вон они». - кивнув за мою спину. Я повернулся. К стойке бара подошли два здоровых, хорошо одетых, господина. Один из них, небрежно бросив деньги бармену, заказал выпивку, а другой, оглядев зал и увидев Лилию, помахал ей рукой и кивнул головой. Я повернулся к Лилии. Лицо ее было бледно, ресницы вздрагивали.

— Чего нервничаешь. Давай выпьем, — и я опрокинул в себя рюмку водки.

Лилия подняла свой бокал и я увидел, что у нее дрожат руки. Не полностью налитое вино в бокале, штормило. Вдруг, что- то ударило мне в голову, одновременно, я почувствовал резь в груди. Я сидел, опустив голову и сжав руки. Боль тупыми ударами пронизывала всю грудь и голову. Я старался держать себя в руках и напрягся до основания. Стал выступать пот и первые струйки его, медленно поползли из под волос. С трудом подняв голову, я пытался посмотреть на Лилию. На мгновение туман разорвался и, расплывающиеся черты ее лица, появились передо мной. Лилия сидела белее мела и широко распахнув глаза, смотрела на меня.

— Сука… Я убью тебя, — с трудом проговорил я.

Лилия начала расползаться перед глазами, а я все боролся и боролся сам с собой. Моя рука поползла к вилке, но ее стало сводить и все вдруг потемнело и стало куда- то проваливаться.

Очнулся я от боли в затылке, она билась пульсируя, волнами возникая и удаляясь. С трудом открываю глаза и вижу грязно- белый потолок, который то приближался, то удалялся, с приближением и удалением боли. Руки были чем- то сжаты и лежали ниже груди. Еле- еле подтягиваю их к своим глазам. Руки были в наручниках и я не сумев их удержать, уронил их на лицо, разбив губы железом. Все стало ясно, меня поймали и я в камере. Значит, все-таки они внедрили своего человека. Сволочи.

ЧАСТЬ 1

Октябрь. 1993 г. Сербия.

Фронт продолжал жить своей жизнью. Где- то раздавались выстрелы, часто переходящие в непрерывную дробь. Иногда ухали орудия, отчего наш разбитый коттедж вздрагивал до основания. Уже второй день, шел занудный дождь. Я лежал в полуразрушенной комнате коттеджа и, еще не придя в себя от сна, слушал, как через шум дождя пробивались звуки чавкающей грязи.

— Кто идет? — закричал часовой.

В темных комнатах коттеджа завозились солдаты.

— Свои. Это я, Казначей.

Скрипнула, висящая на одной петле дверь. Кто- то выругался в темноте.

— Сержант, где сержант? — по комнатам заметался свет фонарика.

— Я здесь, — отозвался я.

Свет фонарика ударил в глаза и я прикрылся рукой.

— Убери фонарь. Что у тебя?

Вспыхнуло еще несколько огоньков, которые осветили комнату и лицо Казначея. Оно было мокрым и грязным, на нем резко выделялись усы с блестевшими, под лучами света, капельками воды.

В этих комнатах расположен мой взвод. Это люди разной национальности, все наемники, по разным причинам, приехавшие защищать славянскую Сербию. Они говорят на разных языках, но больше на английском и русском. Они разные: сильные и слабые, умные и тупые, бандиты и порядочные. Война сковала их в прочный узел, хотя многие не понимают зачем и против кого они воюют. Я помню все их трудные фамилии и имена. На фронте фамилии, среди солдат, как- то стерлись и каждый получил прозвище, которое стало практичными и краткими. Эти клички, даже не выражают характер, но приклеились к ним так прочно, что некоторые забыли фамилии и имена своих товарищей.

— Сержант, Шип и Сверчок убиты, — Казначей выдохнул эту фразу и, набрав воздух, добавил. — Они через холм, сюда, несли бачки из-под пищи, но, видимо, на полосе появился снайпер, они и попались.

Холм, о котором говорил Казначей, находился перед коттеджем и закрывал нас от фронта. Я вытащил карту, развернул и осветил наш участок. Со стороны фронта холм был голый, весь перепаханный огородами. Эту лысину зажимал с одной стороны густой орешник, а с другой- яблоневый сад. От линии окопов до вершины холма- метров триста. На этом пространстве, сейчас, лежат наши ребята. А снайпер, наверняка, сидит не в окопах противника, а на нейтральной полосе. Самое противное, это первый случай, когда снайпер стреляет по ночам. Вот и у них появились приборы ПНВ. Но то, что кто- то стреляет в дождь, в темноте и на таком расстоянии, говорит о том, что это профессионал и он недавно на фронте.

Те, что лежат на холме, мне хорошо знакомы. Шип — русский, из Краснодарского края. Его фамилия — Шипов, звали Андрей. Свою кличку, Шип получил от своей фамилии, где оторвали последний слог. Он пришел к нам три месяца назад и мы с ним быстро стали друзьями. Сверчок — молдаванин, его фамилия Матрич, когда я пришел, он уже был во взводе и я воспринял данную ему кличку, как и все окружающие. Ребята имели боевой опыт: Сверчок в Приднестровье, а Шип болтался у Осетинов во время их конфликта с Грузией.

Конечно, вытаскивать их надо сейчас, пока темно. Днем всю плешку изуродуют минами и снарядами, только сунься, к тому же, она простреливается на сквозь. А идти надо, может быть из них кто- то ранен.

— Казначей, а как ты их увидел?

Он сразу меня понял. Ткнул свой грязный палец в карту.

— «Мухи» пустили ракету, а я был вот здесь, в окопе. Оглянулся назад — холм виден, как на ладони. Их, лежащих, не сразу разглядишь, а вот бачки, из под пищи, заметны. Дождь идет и бачки от вспыхнувших ракет, переливаются как глянцевые. А потом, я сюда кустарником прошел. Два раза падал, грязищи до черта.

Я подошел к телефону.

— Мне четырнадцатого.

Где- то на конце провода раздались щелчки, больно отдаваясь в ушах. Сонный, раздраженный голос рявкнул.

— Что там?

— Двадцатый докладывает. В полосе квадрата одиннадцать, по всей видимости, появился снайпер. У меня двое ребят лежат на холме. Их надо убрать, пока еще темно. Может кто-то ранен. Нельзя попросить хозяина, хотя бы восемь снарядов в направлении дубка, на нейтральной полосе.

— Ты что, сдурел? Чтобы их снайпер в такую погоду, стрелял ночью. Не паникуй — это шальные пули. Бери людей. Иди и вытаскивай их, — связь оборвалась.

— Вот гад. Иди вытащи. Своих сербов никогда не посылает в пекло, а наши, дружеские души, всегда на убой. Как будто мы полные идиоты, не разбираемся, где шальные пули, а где — снайперы, — проворчал я в темноту.

— Ты чего сержант? Не выспался, — сказал кто- то в темноте.

— Ладно. Это я пары выпускаю. Крафт, где ты? Ты не разучился еще метать «кошку»?

— Вроде нет, — раздался голос в углу.