4. С КЕМ ТЫ?

Как тени следовали за ними черные рабы с опахалами и служанки с колокольчиками. Вскоре они её стали раздражать своим немым присутствием, и она отослала их назад. Лишь два рослых эфиопа остались. Царица повелела им отправиться за остальными, но те, точно глухие, в смущении топтались на месте.

Клеопатра пристально поглядела на рабов; голубенькая венка забилась на виске, свидетельствуя о раздражении.

Предчувствуя беду, эфиопы рухнули, будто срубленные дубы, и поцеловали землю между своих рук, являя полную покорность.

Царица отвернулась, беззлобно проговорив: "Дурни!" И тотчас объяснила, что с ней однажды произошел обморок вследствие солнечного удара и управляющий дворца запретил им отходить от нее.

Рабы, мерно взмахивая черно-белыми опахалами из страусовых перьев на длинных палках, нагоняли прохладный ветерок.

Клеопатра поглядывала то себе под ноги, то на лицо Нофри, бритое и чистое, вытянутое, как у аскета.

Племянник великого жреца возмужал и вырос. Жаркое солнце обожгло его кожу; он точно высох — до того был худ; ввалившимися щеками и заостренным большим носом он напоминал Цезаря. "Собственно, зачем он прибыл? Уговорить встретиться с Антонием?" — подумала она, а когда попыталась выведать причину его возвращения, он откровенно признался:

— Пусть царица не обижается на меня, но перед приездом Деллия, у которого к тебе особый разговор, я должен подготовить соответствующую обстановку. Словом, всячески способствовать тому, чтобы легату был оказан благожелательный прием.

— Вижу: Антоний стал осторожен.

— На тебя он возлагает большие надежды и хотел бы, чтобы ты стала ему союзницей.

— М-да. Насчет союза я ещё подумаю. А если откровенно — мне не хотелось бы встревать между им и Октавианом. Они постоянно ссорятся и затевают друг с другом распри. Я желаю одного, чтобы и тот и другой оставили Египет в покое.

— Это самое лучшее, что можно пожелать. Однако рано или поздно тебе, царица, придется решать, с кем ты? С Антонием или Октавианом? В конце концов кто-то из них станет победителем. А как победитель отнесется к Египту, известно одному лишь богу. Не лучше ли заранее определиться тебе самой?

— Вот это меня и беспокоит. Хотелось, чтобы они занялись чем-нибудь другим. Ну хотя бы Парфией.

Они шли вдоль парапета рукотворного круглого водоема. Журчали фонтаны из приподнятых львиных морд. Под водой небесного цвета плавали узкоспинные рыбы. Иногда какая-нибудь с блестящей чешуей застывала, затем, внезапно двинув раздвоенным хвостом, стремительно отплывала, подняв с неглубокого дна струйку песка.

В это время один из эфиопов споткнулся и растянулся на земле. Падая, он коснулся царицы перьями своего опахала. Клеопатра резко повернулась, брови её гневно сошлись над переносицей, но, увидев раба распростертым и перепуганным, снисходительно улыбнулась.

Другой раб помог ему подняться. Упавший отряхнул пыль с опахала, с левого колена медленно сползал ручеек темной крови.

— Возвращайтесь! Вы мне больше не нужны, — это было сказано таким тоном, что они не посмели ослушаться.

Присев на парапет, Клеопатра опустила руку в воду. Стайка мелких рыбешек шарахнулась в сторону; по поверхности водоема побежали слабые круги.

В это время она напомнила ему девочку, которую он целовал когда-то у куста розмарина. Мог ли он тогда подумать, что она станет такой обаятельной женщиной. С той поры произошло много событий: погиб в ромейской войне Птолемей XIII, первый муж и брат Клеопатры; убит Цезарь; внезапно умер другой брат Клеопатры, совсем мальчик, Птолемей XIV, и теперь, согласно династическому обычаю, Клеопатра правила Египтом совместно со своим малолетним сыном Птолемеем XV, по прозвищу Цезарион. Народ, сановники и жрецы хотели, чтобы страной Кемет, как они называли Египет, управлял настоящий царь, полноценный мужчина, сильный и твердый, а не слабая и властолюбивая женщина.

Клеопатра задала Нофри вопрос, над которым думала в течение последних дней.

— Что ты можешь сказать про Октавиана? Когда я жила в Риме, этот молодой человек только дважды посетил меня. Один раз его приняла. Он молча просидел в кресле и ушел, кажется, очень смущенный. Явился в другой раз, но встреча у нас не состоялась: у меня разболелась голова. Он злопамятен, этот Октавиан?

Взгляд Нофри невольно задержался на её вздымающейся и опускающейся груди. Клеопатра улыбнулась, определив направление его взора. Она пьянела от сознания, что нравится мужчинам не как царица, а как женщина, что мужчины замечают, как она безукоризненно сложена. Она поднялась, стряхивая с пальцев капли. Улыбка совершенно преобразила её лицо: оно стало обворожительным.

— Мне кажется, что Октавиан помнит все.

— Я слышала, что он очень целеустремлен и настойчив. Кого он ставит себе за образец?

— Гая Юлия.

— Это похвально. Если он так же честолюбив, как Цезарь, — она усмехнулась, — берегись, Клеопатра! Кстати, там же, в Риме, гаруспик нашептал, что мне следует опасаться некоего молодого человека. О нем только и сказал, что тот не пьет вина и уклоняется от развлечений. Не знаешь, пьет ли Октавиан?

— До выпивки Октавиан не большой охотник. Для него главное — дело, а потом развлечения, к которым он, в сущности, равнодушен. Не то что наш добрый Антоний. Тот, кажется, всю жизнь бы провел в забавах и пирах.

— Октавиан — мой злой гений, — заключила Клеопатра с горькой усмешкой. — Ну что ж, и злые гении бывают покладисты, если к ним умеючи подойти.

"Только не Октавиан!" — хотел было сказать Нофри, но промолчал.

От водоема они пошли по длинной прямой аллее из финиковых пальм и сикомор, которая привела их к широкой белой лестнице, ведушей во дворец.

Просторные полукруглые площадки, одна выше другой, прерывали её в трех местах. На каждой из них, на парапетах, громоздились спящие, в натуральную величину, каменные львы с вытянутыми вперед толстыми лапами.

Многоэтажное здание дворца, построенное из нубийского мрамора и гранита, было гордостью Птолемеев. Восточная пышность удачно сочеталась с греческим изяществом и македонской строгостью. Дворец возводился на протяжении столетий лучшими архитекторами и строителями. Все, начиная от портала и фронтона и кончая ничтожной деталью фриза или карниза, было отделано с подкупающей красотой и удивительным мастерством. Голубым светился кирпич бесчисленных террас. Роскошные порталы украшали глазурованные плитки и изразцы. Нижние окна, как принято, — в решетках, верхние зияли пустотой; на капителях колонн сверкала позолота. Арки выгибались дугой, точно согнутые ивовые прутья. На плоских кровлях, окаймленных балюстрадой, в деревянных кадках, пропитанных смолой, росли деревца, возносившие свои кудрявые кроны на тонких стволах и оживлявшие веселой зеленью мертвый камень. И над всем этим великолепием, точно белые лоскутья, стаями летали голуби, которых у неё было множество.

В стороне от дворца, возле высоких наружных стен, подымались шестиэтажные пилоны, сложенные из кирпича-сырца, широкие у основания, сужающиеся к вершине. Их стены покрывала красная обмазка, изобиловавшая рельефами, изображавшими зверей: лев терзал быка, волк валил оленя, сокол падал на лебедей, змеи обвивали задыхающихся ланей, крокодилы пожирали ягнят — всюду сильный побеждал слабого.

Царица поднималась по ступенькам, чуть наклонившись вперед и поддерживая пальцами подол хитона.

Два жреца, изможденных постами, с накидками через плечо, склонились перед ней; их лысины блеснули на солнце.

Нофри следовал двумя ступеньками ниже, не сводя глаз с её стройных бедер; в талии она уже была не тонка, как прежде, но полные груди, плечи и выгиб спины были изумительны.

Остановившись на последней площадке, Клеопатра пригласила его на пир, который должен состояться в ближайшие три дня.

Нофри в знак признательности прижал правую ладонь к сердцу и сказал, что он не против забав и благодарен царице за приглашение.