— Эй, за воротами! Открывай, тут по делу пришли! — неожиданно громкий и уверенный голос Роека режет воздух. Все недоумённо поворачиваются, даже Фогель, похоже, очнулся. До этого момента, казалось, ему было глубоко до одного места, куда мы шли и зачем. И где теперь находимся. Он недоумённо вертит головой и наконец останавливает потрясённый взгляд на чёрном металле ворот. Потом его глаза находят Франца, что начинает несильно стучать по украшенному тут и там налипшим снегом стальному полотну:

— Откройте, — Красный Крест!

Фогель морщит лоб, словно что-то соображая, затем его брови понимающе подпрыгивают, он спохватывается и начинает вторить коллеге:

— Да-да, господа… Мы из Красного Креста! Откройте. Здесь врачи, механик, специалисты других жизненно важных специальностей…, - он с сомнением посматривает на мрачного, как туча, коллегу. Герхард врёт не совсем уж безбожно, однако тупо долбящий железную преграду заросший бородою по кадык, выглядящий как немытый боец джихада врач, да ещё и с автоматом наперевес, — это нонсенс. Роек сейчас больше смахивает на бывалого рубаку или одичавшего ещё с той войны бойца зондер-команды, нежели на всемирно известного военного хирурга, гордость мировой медицины.

Двое за воротами переглянулись, словно услыхали о том, что отныне и навеки Прага — столица мировой революции. Потом тот, что повыше, гаркнул:

— Какой ещё «крест», чтоб тебе…! Будет тебе крест! На кладбище выберешь, по душе… Вали, пока есть на чём! — и для пущего эффекта оба направили стволы на ворота. Словно знали, что мы за ними наблюдаем.

— Ты не бузи, мы от Евросоюза, придурок! Проверка санитарного состояния, оказание помощи… Зови кого-нибудь, кто не такой чурбан, как ты! — Роек в определённой степени рисковал. Народ нынче нервный, даст заряд-другой по воротам, и понеслась… Стрелки наверху напряглись и немного приблизились к проёмам. Если что — толкну в снег Мони и Чика, прикрою… Правда, это мера временная. И если парни разойдутся не на шутку, мне придётся вырезать тут всех. И ещё не гарантия, что те, кто со мною, не пострадают…

Фогель, наконец, обрёл способность мыслить, и вместе с неожиданно завякавшими Чиком и Рене устроили форменный интеллектуальный галдёж. Они перечислили все мыслимые и немыслимые инфекции, что грозят человечеству, все пользы, что могут принести образованные люди страдающему сообществу, привели столько доводов в пользу того, что нас просто категорически нельзя спроваживать, что дуболомы за воротами не выдержали напора, замахали руками озадачились:

— Ладно, ладно, хватит! Стойте там тихо! Ща схожу за старшим. Оружие есть? — последний вопрос предполагал однозначный ответ, и его нужно было дать срочно. Отдать стволы — кто ж его знает, что потом? Руками там, внизу, много не навоюешь. Марать секиру?

— Есть, есть. Два «коротких». Разрядим при входе, если войдём. — Откуда у Роека такая уверенность?

Я взглянул на троицу "из сафари". Понятно. Если нас не пристрелят, то полураздетые мужики скоро загнутся на морозе. Если у каждого подвала так торговаться, то дуба они через пару часов врежут точно. Так что нам очень нужно туда. Франц прав. Не таскать же мне всех, кого я встречу, по миру? Хотя кто знает, может, до этого и дойдёт? Пока я знаю одно, — «пули» у докторов. Но не выворачивать же мне им карманы прямо на улице?! Тем более у господ до меня были свои планы… Правда, уськать и тащить в их дела Чика, Джи и Рене не стоило бы, но раз уж встретились… Может, заодно здесь их всех и оставлю? Если удачно всё сложится?

Тем временем к воротам уже не спеша шествовал немолодой дядя в каком-то малахае нараспашку. Ни дать ни взять, — вылитый геолог! Очевидно, он поднялся на шум. На удивление, нам открыли просто, безо всякого там "лечь, ноги врозь, руки за голову". Видно было, что мужик не из пугливых. Получить за здорово живёшь пулю в брюхо и в благополучное время можно было за секунду, а тут… Но он не дрожит, просто отпирает калитку и смотрит. Уверенно и спокойно. Словно проверяет. Тут я выступаю вперёд.

— Нас шестеро, уважаемый, и мы издалека. Мы люди крайне порядочные, здесь ненадолго и не стесним вас. Нам нужно несколько часов тепла и пара курток. Плюс штаны. Желательно… Если нас впустят, эти двое врачей, — тут я указываю на Роека с Фогелем, — окажут вам услуги, если у вас есть больные или раненые. Мы не хотим резни, и здесь не задержимся. Это всё. Мы можем войти?

Невысокий крепыш придирчиво окидывает нас цепким глазом. Одним, потому как второй — это повязка, из-под которой начинается и тянется до самого подбородка едва затянувшийся уродливый шрам. Он даже не удивлён видком не по сезону американцев и канадского гражданина. Похоже, он навидался уже и не такого. Несколько секунд "начальник геологоразведывательной партии" как-то не слишком приветливо разглядывает нас, задерживает взор на мне, потом высовывает далеко наружу кудлатую голову, бегло осматривает часть уже едва видимой во мгле площади и переулок в обе стороны.

— Врачей? Это вот этот-то дядила, — с пушкой наперевес и рожей душмана, — врач?! — Голос у него скрипучий и недовольный. Мы дружно и нагло кивнули. Рожа у Роека и вправду — ещё та. Борода чуть не до груди, красный и всё ещё злой после перестрелки… И всё ж он — врач. Спорить на это и выигрывать пари мы можем спокойно.

— Эт в вас, что ль, стреляли? — Мы ещё раз молча киваем. Он вновь находит меня глазами, цепенеет и какое-то время недоумённо пялится на мои габариты и наряд. Потом справляется с собою, словно понимая, что чуть ли не тридцать секунд созерцания равносильно вызывающей невежливости, с трудом отвлекается и быстро, не переводя дыхания, вякает:

— Попали? Ранили? Убили? — Мы снова всякий раз, на каждые его быстрый вопрос, мотаем головами, но уже отрицательно.

— Ну, и славно. Слава Богу, слава Богу… Ну, что же, заходите, "врачи"…, да не балуйте… — Мужик снова окидывает нас поочерёдно карим глазом с признаками хронического недосыпания, будто пересчитывает. После чего отступает вглубь двора и молча делает широкий приглашающий жест рукой. Мол, топайте за мною. Честно говоря, я не ожидал, что всё будет так просто и обыденно. Словно мы зашли на огонёк к легшему было почивать "с курами" куму в сытый посёлок. Словно он вышел на лай разбрехавшихся по ночи собак, и спросонок не может пока даже нормально поздороваться. Просто широко распахнул калитку, и пошёл впереди, скрипя по темнеющему ввечеру снегу огромными сапогами, надетыми прямо на босу ногу, — кликать жену, дабы накрывала на стол, чем Бог послал…

Наш «взвод», шурша в узкой калитке огромными сумками и погромыхивая рукоятками автоматов, ликующе протискивается внутрь. На лицах удивление, смешанное с радостью. Особо лучатся наши примороженные. Оно и понятно.

…В помещении, куда нас заводит Карл, — так он мимоходом представился, раскрывая перед нами обитые в несколько слоёв несвежими одеялами двери, — тесно, накурено и смрадно. Запах разных сортов и происхождений замешан в такой крутой рассол, что с мороза шибает в мозги посильнее ацетона, вдохнули которого прямо из горлышка бутылки. В горле першит, и появляемся мы в облаках пара, окутавшего наши контуры, словно в парилке русской бани. В комнате жарко натоплено, и при свете подобия масляных лампад можно едва разглядеть, что в ней набито не менее семидесяти-восьмидесяти человек. В основном это зрелые мужчины и женщины. Но среди них я уже вижу нескольких подростков обоих полов, и даже пару совсем маленьких ребятишек. Судя по внешнему виду людей, они пока держатся. В руках некоторых видно оружие. В основном это гладкоствольные ружья, однако попались пара карабинов и даже один «калаш». Его утомлённый обладатель, клюющий носом на колченогом стуле, одет в засаленный камуфляж. Солдат. Или просто напялил, что нашёл? Тот поднимает на нас слипшиеся от дремоты глаза, и я сразу понимаю, — однозначно воин. Немолодой, но крепкий. Нельзя сказать, что нам не рады, но и особых признаков воодушевления наше появление не вызывает. Мы — просители. Нуждающиеся. Так написано в глазах этих людей. А это значит, что ещё несколько кусков может уйти на сторону. Раз Карл привёл незнакомцев сюда, значит, так надо. Было заметно, что бородач пользуется здесь заметным авторитетом. Никто не задаёт ему вопросов. Люди ко всему тому измождены и уставши. У них не осталось сил на проявление эмоций или затевание споров. Молчаливые чумазые женщины скромно жмутся по углам, прижимая к себе детей. И глядя на нас красными от слёз и усталости глазами. Малолетки хорохорятся, но и их состояние можно определить, как страх и растерянность. То есть то, что отныне правит нашим миром. Лишь в некоторых зрачках загорается огонёк призрачной надежды. Но, скользнув по нашим «туристам», их секундное оживление перерастает в затухание бегущего по кромке сырой бумаги тления. Мнение сложено. Мы — такая же голытьба, как и они. Разве что мой, неуместный в таком месте и времени, почти карнавальный наряд, заставляет их пока не отрывать от нас глаз, чтобы продолжить предаваться своим невесёлым мыслям и прерванным занятиям.