Джиневра не могла удержаться, чтоб ласково не пожурить девушку за то, что та ушла, не предупредив ее.

— Зораида, дорогая моя! Я так беспокоилась, не видя тебя нигде на острове; почему ты не предупредила меня, что уйдешь?

— Я не хотела будить тебя, — отвечала Зораида и, почувствовав неискренность своего ответа, слегка покраснела, что не укрылось от глаз Джиневры; затем она продолжала:

— Я рано ушла с Дженнаро и…

— И, — прервала ее Джиневра с улыбкой, — ты, значит, вчера не знала, что захочешь посмотреть турнир?

Румянец на лице Зораиды заиграл еще ярче от этого прямого вопроса, и она резко ответила:

— Да… У меня было такое желание… — Потом, подхватив прерванную мысль, она продолжала: — Мне давно хотелось увидеть турнир, чтобы убедиться, что он действительно лучше арабских забав такого рода. Но, клянусь Богом, у нас бы заставляли рабов делать то, что проделывают здесь все эти рыцари и синьоры, и ни один из наших вождей не подвергал бы опасности свою жизнь на потеху тысяч зевак из самой низкой черни.

Джиневра заметила, что Зораида заводит разговор о турнире, чтобы избежать объяснений по поводу своего ухода. Поэтому она не стала настаивать и только спросила:

— Но турнир-то все же был хорош?

— Еще бы не хорош! — вмешался Дженнаро, которому до смерти хотелось поскорее поделиться своими впечатлениями: он начал с выхода Гонсало и описал, как умел, роскошные наряды рыцарей; потом Джиневра заметила, что он качает головой, поджимает губы, вертит в руках шапку на все лады; наконец, желая, видимо, доставить ей удовольствие, сказал:

— Видели б вы, как ехал ваш братец на своем добром серебряном жеребце! Все в один голос твердили: «Что за красавец этот юноша!» И то сказать — в вашем голубом плаще он был как картинка! Я протискался сквозь толпу, чтобы проводить кавалькаду за ворота. здорово, скажу вам, пришлось поработать локтями, но зато… Когда дочка синьора Гонсало сошла с носилок, я стоял как раз возле нее, вот как сейчас возле вас, а синьор Этторе подсадил ее на лошадь… то есть, вернее, она оперлась ножкой о его колено, а ножка-то вот такая, смотрите! — Тут он оттопырил большой палец правой руки и приложил к его основанию указательный палец левой, чтобы показать величину ножки. — И прыг на коня, да так ловко, как кузнечик! И знаете, что я вам скажу? Братец-то ваш ей, как видно, приглянулся. Когда эта синьора была уже в седле, она шепнула ему несколько словечек и состроила такую мордочку, что любо-дорого смотреть! А он весь покраснел, как я заметил. Один Бог знает, что они такое тут друг другу сказали, только я подумал: «Не успеем оглянуться — станет наш синьор Этторе женихом». И премилая это будет парочка, скажу я вам! Словно на заказ сделаны друг для друга!

Можно себе представить, какое удовольствие доставили Джиневре эти рассуждения. Наконец она почувствовала, что не в силах больше слушать, и резко сказала, чтобы отделаться от Дженнаро:

— Да, да… расскажешь мне об этом как-нибудь в другой раз.

И повернулась, чтобы уйти к себе вместе с Зораидой. Но Дженнаро, который только разошелся, не хотел отпускать ее и продолжал:

— Да это еще пустяки! А видели бы вы их потом, во время турнира, среди других важных господ! Сидят рядышком и воркуют, как голубки. Вот и синьора Зораида подтвердит — все это заметили. А трактирщик из харчевни Солнца, тот самый, что поставляет вино в замок, говорит — отец уж так рад этому браку! И впрямь, отличное было бы дело. Шутка сказать, тысячи дукатов! Это небось не то, что всю жизнь мыкаться верхом, по дождю да по холоду!

Джиневра, чтобы положить конец мучительным для нее рассказам, которым она, однако, не очень-то верила, спросила:

— Ну, а турнир-то, турнир?

— О, турнир! В Барлетте такого не забудут!

И тут он начал с боя быков и подвигов дона Гарсия, затем описал состязание на секирах и копьях, повторяя все имена, которые провозглашал герольд. В заключение он сказал:

— А закончил турнир и победил по очереди всех трех испанцев синьор дон Граяно д'Асти.

— Кто? Кто? — переспросила Джиневра. у которой и лицо и голос изменились от волнения.

— Какой-то синьор дон Граяно д'Асти. Знатный, видно, вельможа; уж так богато одет и вооружен!

— Граяно д'Асти, ты сказал? Высокий, маленький, молодой?.. Ну, каков он из себя?

Дженнаро приметил лицо и повадку каждого рыцаря и каждую мелочь их вооружения, а потому отлично помнил черты Граяно, который вышел на поле с поднятым забралом, так что все могли его разглядеть; он подробно описал его внешность, и у Джиневры не осталось и тени сомнения в том, что это был ее муж. Однако она не забывала, как важно скрыть охватившее ее волнение и сохранить свою тайну.

Пока Дженнаро изо всех сил старался поточнее обрисовать ей внешний облик рыцаря, она справилась с охватившим ее замешательством и увидела, что собеседники удивлены впечатлением, произведенным на нее именем Граяно. Чтобы рассеять их подозрения, она сказала, едва дав садовнику закончить свою речь:

— Не удивляйтесь, что я смутилась при имени Граяно. В свое время между нашими семьями были большие нелады; потом они помирились, и в течение многих лет не было повода для раздора; но меньше всего я ожидала, что встречу его в Барлетте, да еще на службе у французов.

С этими словами она повернулась и пошла к себе; но Зораида и Дженнаро догадались по ее лицу, выражение которого то и дело менялось, что ее мучают какие-то тайные и очень тяжелые мысли. Они не последовали за ней, и садовник сказал девушке:

— Может быть, она заболела? Ведь я, кажется, ничего обидного ей не сказал?

Но Зораиде было не до него (она даже не сумела бы объяснить, какие неясные сомнения внезапно встревожили ее); вместо ответа она только пожала плечами и ушла, желая, как и Джиневра, остаться наедине со своими мыслями. Дженнаро постоял один со шляпой в руках, а потом побрел по своим делам, ворча себе под нос:

— Все они на один лад! Кто их разберет!

Между тем Джиневра медленно поднималась по узенькой лестнице в свою комнату, и с каждой ступенькой ей становилось труднее идти: она тяжело дышала, сердце билось так сильно, что ей казалось — сейчас она упадет без чувств.

Сперва она все твердила шепотом: «Пресвятая Дева, помоги мне», — а потом, совсем задыхаясь, только повторяла: «Боже мой! Боже мой!» Наконец сердце ее так больно сжалось, что у нее подкосились ноги, и она вынуждена была присесть на четвертую или пятую ступеньку, до которой еле добралась; она прерывисто и часто дышала, на лбу ее выступил холодный пот; Джиневра подумала: «Мне не дожить до завтрашнего утра!» Потом она услыхала, как Зораида прошла в свою комнату и заперлась там. Джиневра знала: сейчас, в знойное послеполуденное время, монахини отдыхают в своих кельях; тем не менее она боялась, что ее могут застать в таком состоянии. Чтобы избежать этого, она решила не возвращаться к себе, а проскользнуть через маленькую монастырскую дверь в церковь — единственное прибежище, где отныне она могла искать помощи и защиты от грозивших ей бед. Она с трудом дотащилась туда, то держась за стены, то пытаясь идти обычной своей походкой, как только кто-нибудь из послушниц шел по монастырским переходам или в окне внезапно появлялась голова монахини.

В церкви было пусто; Джиневра в изнеможении опустилась на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей на хоры, и словно оцепенела; она оперлась локтями о колени и закрыла лицо руками, пытаясь собраться с силами; в ее мозгу вихрем проносилось столько дум, что ни на одной из них она не могла остановиться. Потом по мраморной лестнице, находившейся позади главного алтаря, Джиневра спустилась в подземную часовню, где перед образом Богоматери, написанным на стене, как полагали некоторые, самим святым Лукой, горели день и ночь пять серебряных лампад. Ходила молва, что здесь когда-то совершилось не одно чудо; потому-то на этом месте и воздвигли монастырь и церковь. Часовня была выстроена в виде шестиугольника, и алтарь с образом над ним приходился как раз напротив лестницы. В каждом из шести углов стояло по колонне с капителью, украшенной, на античный лад, крупными листьями. Колонна поддерживала одно из ребер свода, а все эти ребра сходились к каменному кругу, напоминающему своим видом жернов. Посередине круга, как раз над ступенями алтаря, виднелось закрытое решеткой отверстие шириной в локоть, выходящее наверх к ступеням главного алтаря; тонкий солнечный луч, пробившийся сквозь цветные стекла огромных окон церкви, проник через это отверстие в подземную часовню. Падая сверху во мрак, где едва теплились слабые красноватые огоньки лампад, луч прочертил в воздухе светлую полоску, и на пол легли разноцветные пятна и рисунок решетки. Когда Джиневра направилась к алтарю, чтобы преклонить перед ним колена, она прошла сквозь луч, и свет, отразившийся от ее голубой одежды, внезапно озарил всю часовню, словно бледная молния.