Оба рыцаря продолжали скакать по арене, чтобы выйти навстречу друг другу каждый с другой стороны; и Иниго, с гневом отбросивший обломок своего копья, на скаку выхватил из бочки другое.
Во второй схватке удары обоих противников оказались равны, и, быть может, Иниго в глубине души заподозрил, не но причине ли своей крайней учтивости французский рыцарь бьется не в полную силу. При третьей схватке это подозрение превратилось в уверенность. Иниго сломал копье о забрало своего противника, а тот едва коснулся своим копьем его щеки, и ясно было, что этот промах не был сделан невольно. Снова зазвучали трубы и крики «ура!». Герольды объявили, что оба рыцаря отличаются одинаковой доблестью, и они вместе отправились к ложе доньи Эльвиры, чтобы выразить ей свое почтение. Девушка встретила их словами похвалы; на такие же слова не поскупились ни Гонсало, ни герцог Немурский, который промолвил: «Chevaliers, c'est bel et bon».
Иниго принадлежал к тем людям, которых можно победить в чем угодно, но не в великодушии. Поэтому он тут же рассказал об учтивости Баярда; тот, со скромностью, которая обычно сопутствует доблести, решительно опроверг его слова, утверждая, что сделал все, что было в его силах. При виде этого состязания в учтивости, Гонсало сказал:
— Ваши слова, рыцари, могут породить сомнение, кто из вас сегодня лучше метал копье. Но одно несомненно: нет на свете более благородных и более великодушных людей, чем вы оба.
ГЛАВА XIII
В ответ на вызов Баярда, который пересел на свежего коня и был уже готов к бою, под звуки труб вышел Корреа с секирой и маленьким круглым щитом; теперь соперники не скакали во весь опор, а пустили лошадей легкой рысью, одновременно сдерживая и пришпоривая их, пока они не сблизились. В предстоящей схватке мощь удара решалась уже не стремительностью натиска, как в бою на копьях. Здесь все зависело от силы руки, наносящей удар, а также, в значительной степени, от умения так управлять конем, чтоб он взвился на дыбы и потом вовремя опустился на передние копыта; вот это мгновение и должен был улучить всадник, чтобы ударять противника по шлему; если только время было рассчитано точно — устоять против такого удара было почти невозможно. При первом столкновении оба коня, отлично вышколенные и обученные, разом стали на дыбы и опустились на передние ноги, а всадники, прикрывшись щитами, разминулись, не причинив друг другу вреда. Второе столкновение окончилось тем же. Баярд разгадал маневр противника и с удвоенной яростью ринулся ему навстречу в третий раз; точно так же поступил и Корреа. Но не успели они сблизиться, как француз внезапно осадил коня в тот миг, когда его соперник, не ожидавший этого, поднял своего на дыбы, Рассчитывая нанести удар. И тут Баярд с молниеносной быстротой взмахнул секирой, держа ее обеими руками, пришпорил коня, приподнялся на стременах и разрубил шлем Корреа. Тот пригнулся к холке коня и в то время как зрители ждали, что он вот-вот выпрямится, без чувств соскользнул на землю, и оруженосцы вынесли его с поля. Баярд также удалился, поклонившись в сторону балкона доньи Эльвиры под приветственные крики всех собравшихся и победные звуки труб. Но ему тотчас же пришлось вернуться и сразиться с Асеведо, который выступил взамен товарища. Бились они долго и с переменным счастьем, но все же первенство завоевал француз.
Неподалеку от входа, позади мест, отведенных зрителям, находился небольшой вагончик, отгороженный частоколом, где рыцари, принимавшие участие в турнире, оставляли лошадей и слуг и облачались в доспехи. Гонсало позаботился о том, чтобы для них приготовили все необходимое. Там были расставлены столы, на которых складывали оружие, там же находился и кузнец с маленьким переносным горном, на случай, если придется чинить латы, и была разбита палатка со всяческой снедью и винами. Бранкалеоне было поручено следить за тем, чтобы всего было вдоволь и чтобы всем были оказаны необходимые услуги.
Бранкалеоне целиком ушел в эти хлопоты, когда появился Граяно д'Асти, знакомый ему еще с того дня, когда они с Фьерамоской отвозили вызов в лагерь французов; его сопровождали двое оруженосцев, которые несли доспехи и вели на поводу коня. До его прихода Бранкалеоне, по своему обыкновению, не произнес почти ни единого слова; но как только он завидел Граяно, он пошел ему навстречу и приветствовал его более учтиво, чем других; всякий, кто увидел бы, как на этот раз он изменил своим привычкам, понял бы, что какая-то тайная цель заставляет его искать дружбу с этим человеком; и впрямь — цель у него была и немаловажная, как будет видно из дальнейшего.
Бранкалеоне приветствовал Граяно, предложил ему свои услуги и предоставил в его распоряжение все, что тому было нужно, а затем продолжал беседовать а ним, пока оруженосцы помогали рыцарю снять пышные праздничные одежды и облечься в плотно прилегающие к телу кожаные штаны и такую же куртку, поверх которых надевались доспехи.
А доспехи у Граяно были превосходные, в золотую полосу на темной стали; они были уже приготовлены для него на столе. Бранкалеоне внимательно рассматривал каждую часть и, помогая рыцарю надевать нагрудник, разглядел, что сделан он из двух стальных пластин и, видимо, необычайно прочен; панцирь был двойным и не менее надежным. Затем Бранкалеоне по очереди подержал ручные и ножные латы и понял, что они способны выдержать любое испытание. Наблюдательный человек подметил бы, что во время этого осмотра выражение лица его как-то странно изменилось и по губам пробежала усмешка; но никто за ним не следил. Наконец оставалось только надеть шлем. Бранкалеоне взял его в руки, рассмотрел и увидел, что он по качеству не соответствует остальным доспехам; тогда он спросил Граяно, не носит ли тот обычно под шлемом железного чепца. Тот ответил отрицательно, а Бранкалеоне принялся расспрашивать его, отчего он обзавелся такими прочными латами для всего тела, но не принял таких же мер для защиты головы.
— А потому, — ответил Граяно, — что при штурме какой-то ничтожной крепости, которая ломаного гроша не стоила (только такой сумасброд, как герцог Монпансье, мог вбить себе в голову, что надо ее брать), не успел я еще приставить осадную лестницу, как один из этих абруццких негодяев, защищавших ее, сбросил на меня камень, сплющил мой шлем и пробил мне такую дырку на голове, которая, наверно, полностью заживет после того, как меня засыплют землей. Вот, полюбуйтесь сами.
С этими словами он взял руку Бранкалеоне и, поднеся ее к своей голове, дал ему пощупать вмятину на макушке; действительно, ему никак нельзя было носить тяжелый шлем.
— Немало звонких дукатов потерял я из-за этой раны, черт бы побрал того, кто мне так удружил! Мне пришлось уйти от короля Карла и провести несколько месяцев в Риме, где меня лечили. Правда, — добавил он со смехом, — благодаря этому случаю я избавился от постылой жены… Словом, нет худа без добра… Потом, чтобы заработать, связался я с этим подлецом Валентине; и наконец, с Божьей помощью, вернулся к французам. С ними по крайней мере живешь не тужишь, а в конце каждого месяца тебе отсчитывают флорины — ни дать ни взять банк Мартелли во Флоренции!
— А как же, — настаивал Бранкалеоне, — как же этот легонький шлем выдержит хороший удар?
— О! — ответил Граяно. — Об этом я и думать не хочу. Во-первых, шлем этот — дамасской стали и лучшей на свете закалки, а во-вторых, скажу тебе вот что: стоит мне в бою заметить, что кому-то пришла охота согнать у меня с головы муху — я сразу прикрываюсь щитом. Пусть попробует добраться! Смотри (и он показал Бранкалеоне щит и ремень, которым его привязывают к шее) — видишь, какой длинный ремень, чтоб руке было удобнее.
Бранкалеоне промолчал, снова тщательно осмотрел шлем, повертел его во все стороны, как-то особенно, по-своему, постучал по нему костяшками пальцев, чтобы сталь зазвенела; потом раскрыл его и сам надел рыцарю на голову.
Все это происходило во время описанного нами боя между тремя испанцами и Баярдом. Победитель явился к месту отдыха как раз в тот момент, когда Граяно уже облачился полностью и собирался сесть в седло. Астийский рыцарь сказал Баярду несколько учтивых слов и, заметив, что Бранкалеоне не слушает, спросил победителя, каковы были его противники.