Да, его оставили одного.

Скозь высокое окно, которое целую вечность не мыли, проникал серый утренний свет. Однако мороз кружевом разукрасил стекла и напрочь лишил прозрачности. В воздухе попахивало снегом, и от холода в помещении изо рта шел пар.

Комнатка маленькая с голыми стенами, если не считать кое-каких недвусмысленных орудий, о которых лучше не думать. Деревянный столик с дешевой настольной лампой и прогоревшим абажуром в цветочек. Над головой из дыры в потолке спускались провода с простой электрической лампочкой. Пол из плохо оструганных сосновых досок, комки свалявшейся грязи на нем, может быть, здесь когда-то размещался мучной склад. Он обнаружил, что лежит на ржавой железной койке и нудная боль идет от вознившейся в бок сломанной пружины. Попытался шевельнуться — ноги и руки были связаны и прикручены к койке. Более чем на дюйм или два отодвинуться от злополучной пружины не удалось, но и этого хватило, чтобы почувствовать облегчение.

Теперь он сосредоточил внимание на запахах. Витавший в воздухе аромат испанских духов Карлотты не мог перебить отвратительное зловоние воды, которая где-то совсем рядом билась о сваи; не то чтобы прямо под полом, но довольно близко. И еще один приметный запах — застоявшийся, неискоренимый дух эля и пива. Так пахнет в старых барах.

Сразу же вспомнился отель с баром на набережной недалеко от пакгауза. Пабло указал на него, как на место сборища людей Хустино.

От сильного порыва ветра задрожало окно, по стеклу заскребла снежная крупа пополам с дождем. Снег… Очень уж он обеспокоил Карлотту.

Интересно, когда изменилась погода? И почему Фрич и Барни Келз, встретившись с Пабло, не прорвались до сих пор в пакгауз? Решили пока не предпринимать никаких действий? Не исключены и переговоры с Кортесами. Со слов Карлотты следует заключить, что бомбы еще не прибыли. Эта мысль привела к следующей логической догадке — шторм нарушил план перевозки.

Вполне вероятно, Фрич и Йенсен тоже пришли к такому выводу. Хорошо, если так.

Он дважды пытался высвободиться из пут, но только содрал кожу на запястьях и лодыжках. А если кровь послужит смазкой — не легче будет вытянуть руки? Нет, ничего не получилось. Зато чуточку согрелся от бесплодных усилий.

В окне просветлело, но шторм ужесточился, когда под тяжелыми шагами заскрипели половицы и распахнулась дверь.

— Пришел в себя, Дарелл?

— Давно уж.

— Я так и думал. Но хотел поговорить с тобой наедине, без вмешательства Карлотты.

— Секреты от босса?

— Генерал не суется в мои дела. Предпочитает ничего о них не знать.

— В таком случае ему не откажешь в брезгливости, — отметил Дарелл.

Хустино окинул его ястребиным взглядом, как бы оценивая намеченную добычу.

— Не тебе шуточки шутить, приятель! — Он говорил по-английски тщательно подбирая слова. — Как ты себя чувствуешь?

— Надо бы лучше, — ответил Дарелл. — Но могло быть и хуже — как с Джонни Дунканом.

— Твой друг был слютняй и недоумок — никак не мог понять, откуда ветер дует.

— Не такое уж он ничтожество, раз ты его убил.

— Конечно. Не хотел держать язык за зубами.

— По поводу бомб? Нам и так все известно, — усмехнулся Дарелл. Давай не будем ходить вокруг да около. Вы попали в передрягу и не знаете, как выбраться. Все планы полетели к черту. В противном случае я бы давным-давно составил компанию Джонни.

— Частично ты прав. Хотя не так все плохо, как ты себе представляешь.

— Снег — серьезное препятствие, не так ли? — неожиданно спросил Дарелл.

Узкая голова Хустино вздернулась вверх, и темные заговорщические глазки противно заблестели.

— А тебе не кажется, что друзья бросили тебя?

— Может быть, посчитали, что овчинка выделки не стоит, — спокойно ответил Дарелл.

— И тебя это не тревожит?

— В нашем деле незаменимых нет. И тебе это должно быть известно, Хустино. Жизнь одного человека — ничто по сравнению с жизнями тысяч, тем более с судьбами наций. Я не льщу себя надеждой, что ради меня принесут такую огромную жертву.

— Благородные слова и смелые, — заговорил Хустино тихим голосом. — А может ты и вправду смелый? Ты бы мне пригодился.

— Вместо Джонни?

— Возможно.

— В твоем спецотряде, когда вернешься домой?

— Человек твоего умения очень бы не помешал…

— В качестве мясника, — досказал Дарелл. — Месть, массовые казни тех, кто выкинул тебя и Генерала.

— Сколько ты стоишь? — нагло спросил Хустино.

— Каждый сколько-то стоит, — в унисон ответил Дарелл. — Некоторые исчисляют цену в деньгах. Я знавал таких, кто продался за наличные. Для других, подобных Джонни Дункану, лучшая цена — любовь. Иногда ради любви к женщине мужчина способен на все. И мне это больше по душе, чем желание материально обогатиться.

— Но какова твоя цена, сеньор? — упорствовал Хустино.

— Кое-кому нужна власть. Скажем, должность в высших кругах, а кто хозяин — неважно.

— Тебе нужна власть? Станешь моим помощником.

Дарелл поднял на него глаза:

— А что в этом качестве делать?

— Сперва ответь ты!

— Я не совершаю сделок вслепую.

Хустино рассмеялся.

— Мы не торгуемся. Ты на дюйм, на одно мгновение от смерти. Разве у мертвецов есть выбор?

— Это было твое предложение.

Хустино нагнулся, пальцы легли на горло Дарелла, нащупали нервные центры, кровеносные сосуды и надавили. Острая боль пронизал позвоночный столб. Дыхание перехватило, в мозгу что-то взорвалось, в глазах померкло. Он инстинктивно рванулся, но путы держали крепко. Пальцы Хустино все глубже погружались в мягкие ткани. Контуры окна, теряя четкие очертания, поплыли в меркнущем свете. Когда стало отключаться сознание, Хустино отнял руку и сделал шаг назад.

Дарелл с трудом всосал воздух в легкие и обессиленный распластался на койке.

— Я ясно выразился, сеньор? — почти ласково осведомился Хустино.

Дарелл еле-еле опустил подбородок — речевой аппарат отказывался что-либо произнести.

— Во-первых, — продолжал Хустино, — ты расскажешь, как и с кем попал в пакгауз. Во-вторых, что с девчонкой.

— Она ушла, — выдавил Дарелл из отчаянно болевшего горла. — А проник я с О'Брайном.

— С этим пистольеро?

— Называй, как хочешь. Он показал мне, как пройти, минуя твоих караульных.

— Это как же?

— От здания через улицу по туннелю.

Хустино смотрел на него блестящими глазами.

— Рад, что ты наконец-то заговорил.

— Я расссказал то, что ты сам можешь легко обнаружить, — промолвил Дарелл.

— Где сейчас девчонка?

— В безопасном месте. Под защитой властей.

— Она может свидетельствовать против меня, не так ли?

— Она уже это сделала.

Хустино зажег тонкую черную сигару. Его движения были медленными и размеренными.

— Любой человек делает то, к чему его обязывает положение в жизни. Пеон копается в полях, ранчеро выращивает скот, политик распространяет ложь, полицейский вынюхивает и карает. У меня к девчонке претензий нет. Но, понимаешь ли, было необходимо найти ее и заткнуть рот. Ты приударяешь за ней?

— Нет.

— А она хорошенькая.

— Мне нужно от женщины немножко больше.

— Но тебе не все равно, что с ней случиться?

— Естественно.

— Если я ее отпущу…

— У тебя ее нет, — уточнил Дарелл.

— Но я могу опять поймать ее. Рано или поздно, даже если на это уйдет год или более того. Я не забываю такие вещи. Я терпелив. Как полицейский, знаю, что такое терпение так же, как и ты. Наступит день, когда я ее убью.

— У тебя даже одного дня нет, — заметил Дарелл.

— У меня больше времени, чем ты предполагаешь. Ты переоценил свою значимость для партнеров. Мне известно, что твои люди окружили близлежащий район. Не сомневаюсь, они готовы арестовать нас и предъявить обвинения. Тем не менее они выжидают, так как ты не вернулся. Ценят тебя, сеньор Дарелл, даже не представляешь как. Вероятно, ты большой скромняга.

— Какой же у тебя лимит времени? — поинтересовался Дарелл.