— Заинтересовывать, заинтересовывать… Ох, эта психология!.. Жить она не дает тебе! Менять надо ее, эту твою психологию!..

Апейка почувствовал, что спорить бесполезно. Смолчал.

Башлыков взглянул деловито, требовательно:

— Ну, докладывай, хвались — если есть чем!

Апейка сказал, где был в последние дни, где провес собрания, сколько человек вступило в колхозы. Башлыков достал блокнот, переспрашивал, записывал. Стал рассказывать, где сам был.

— Вчера заезжал к тебе на родину. Перед собранием зашел к старикам твоим. "Дай думаю, посмотрю, как живут родители нашего председателя". Так что — познакомился…

Понравились и мать и отец. Карась хвалил отца: "Мастер первой марки — и в поле и на реке. И — честнейшей души.

Первый старик в колхозе", — сказал. Так что хорошее было знакомство! Хорошие старики!

— Не обижаюсь! — будто пошутил Апейка. Он усмехнулся скупо, хотя доброе слово про стариков пришлось по душе ему и хотя видел — Башлыков доволен искренне: чувствовал Апейка за этим, что чего-то Башлыков не договорил, скажет еще что-то — не такое приятное. С чуткой настороженностью ждал. Он не ошибся: через минуту улыбка с лица Башлыкова сошла, губы строго поджались. Взглянул прямо в глаза, открыто, невесело:

— А брат! Ну и брат! — Сочувственно покачал головою. — Это — родня!..

Апейка промолчал. Молчание было долгое, тяжелое. Потом Башлыков спросил:

— Как ты просмотрел это?

— Почему просмотрел?..

Башлыков пояснил мысль:

— Харчев говорил: он помогал тебе при белополяках?

Продукты, патроны носил? Помогал нам… Бедняком был…

— Был…

— Переродился?.. За годы советской власти?..

— За годы советской власти…

Апейка не скрывал, что разговор этот для него неприятен.

Он не любил говорить о брате, не только потому, что это была не такая уж веселая тема для разговора, а больше потому, что ему при этом приходилось как бы оправдываться, выгораживать себя, делать то, чего Апейка не любил. К счастью, доказывать это почти никогда не приходилось. Все в районе знали и его родню и его брата. Башлыкову, вскоре после того, как он приехал сюда, Апейка при случае уже рассказывал о брате, не подчеркивая их вражду и не оправдываясь, — просто для того, чтобы Башлыкову все было известно. Уже тогда Апейка понял, что Башлыков — из анкеты или из чьих-то слов — знает все хорошо; и теперешнее напоминание о брате, и то, что он говорил с Харчевым, и мысль о том, что он, возможно, не случайно заехал туда, а чтобы узнать самому, проверить, — насторожили его.

"Перед самой чисткой как раз", — связал он все услышан-"

ное воедино.

— Было все: и патроны носил и в бедняках был, — жестко, с досадой сказал Апейка.

Башлыков, кажется, понял эту досаду, посочувствовал:

— М-да, я не хотел бы иметь такого брата.

— А я его сам выбирал?! — Апейка говорил грубо: хотел оборвать разговор.

— М-да, братьев не выбирают. Это верно. И ты, конечно, если подумать, с одной стороны, не виноват, как, может, не виновата и твоя старуха мать. И все-таки, черт его знает, жизнь есть жизнь: есть и другая сторона в твоей истории с братом — компрометирует это тебя… Не в моих глазах — я говорю не о себе, а в глазах народа! Не расскажешь обо всем каждому, народ есть народ, и не всякий поймет по-человечески. Иной подумает так: пятно есть пятно, сам ты приобрел или тебе наклеили его другие. Разница, разумеется, большая, но поди растолкуй каждому… Я понимаю твое положение…

— Зачем ты мне это говоришь? — сказал Апейка с возмущением.

— Просто так. — Башлыков не смутился, только немного удивился. — Так, к слову пришлось.

— Так вот, если к слову: я не считаю себя виновным за него. Нисколько.

— Я тебе говорил не про вину твою. Я говорил о другом.

Ты не понял ничего. Жаль. — Башлыков и тут чувствовал себя выше, мудрее, и Апейку снова охватило возмущение. Но Башлыков заговорил о другом: — Отстаем мы с коллективизацией!

— Почему отстаем? — Апейке из-за не утихшей еще неприязни к нему хотелось возражать. — На втором месте в округе.

Башлыков заявил спокойно:

— Второе — не первое!

Он пошелестел бумагами, выбрал одну:

— Вот здесь жалоба от верующих, что закрываем олешниковскую церковь. В Минск жаловались… Какое твое мнение?

— Мое мнение такое, что надо добиваться, чтоб церковь сама закрылась.

— Как это?

— Надо верующих сделать неверующими. Безбожниками…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда Апейка входил в кабинет, у дверей почти каждый раз встречала его очередь мужчин и женщин, ожидавшая приема. Просьбы свои доверяли бумаге здесь редко, не всегда удовлетворяла и беседа с секретарем райисполкома или с заведующим райзо, многие считали неизменной обязанностью — вручить бумагу самому председателю, поговорить с «самим». Случалось, что Апейка долго не появлялся, был в разъездах по району, — и люди ждали по нескольку суток, ночуя где-либо у знакомых; являлись каждое утро, как на службу, пока не добивались к «самому».

Такие встречи с людьми были для Апейки не простой и не легкой частью его работы. Люди несли к нему свои надежды и свое отчаяние: что у кого было. Теперь к обычным просьбам — помочь мукой и семенами, к жалобам на непосильный налог, на налоговые несправедливости прибавлялись часто жалобы, связанные с колхозной новью: тому землю нарезали неверно — все лучшее забрали под колхоз; тому пригрозили, что если не вступит, чтоб на Соловки готовился. Редко кто — не спрашивал: это разве справедливо, это разве по советским законам?

Почти в каждой жалобе-просьбе за личными невзгодами и обидами ощущались общие, общественные проблемы; почти каждый раз, отвечая, помогая, советуя, Апейка так или иначе должен был объяснять государственную политику в колхозных делах, как бы брал на себя роль агитатора. Да это и была настоящая работа агитатора.

Сегодня его также ожидали: меж взрослыми, среди которых он заметил человека с длинными, спадающими на ворот желтоватыми космами — поп, что ли? — целая притихшая стайка деревенских детей. Апейка поздоровался, сказал, что скоро начнет принимать, в кабинете снял поддевку. Он, как и по пути сюда, был возбужден, от встречи с Башлыковым остался неприятный осадок, тяжело угнетала давняя, снова усилившаяся неприязнь к Савчику. Снова вспомнил башлыковское: "Не хотел бы иметь такого брата!" — ответил в мыслях, жестко, раздраженно: "А я хотел! Я сам посоветовал ему быть таким! Я сам нарочно нацепил себе на шею это бревно!" Досада перешла на одного Башлыкова: "Как бы выше считает себя только потому, что нет у него такого компрометирующего брата, что биография идеальная!.. Как орденом гордится!.."

Он быстро просмотрел бумаги, что скопились за эти дни, вышел в приемную:

— Ну, начнем…

Все встали, некоторые подступили ближе, ожидая Апейка окинул всех взглядом, заметил: желтоватый, с длинными космами, стоял немного обособленно; молодые карие глаза смотрели с интересом, пытливо, как бы заранее пытаясь предугадать, что ожидает его. Апейка на мгновение задержал на нем взгляд: крестьянская свитка, заячья шапка; крепкий, загорелый, кожа на лице так и лоснится, — видно, кормят неплохо. Сразу же перевел взгляд на стайку детворы несмелые, оробело притихшие, большей частью по-деревенски стеснительные, они жались один к другому, почти все в домотканых свитках — не сводили с него чистых, доверчивых и остро внимательных глаз. Он бросил им весело, подбадривающе:

— Вы все вместе?

— Вместе, — ответил за всех один, с жесткой щетинкой неровно, должно быть материнскими ножницами, остриженных волос, с решительным мужским баском

— Вместе, — подтвердил и лысый мужик, что стоял возле них, будто пастух, — с шапкой в одной руке, с кнутом в другой.

— Что ж такое случилось, что сразу такой ватагой? — Апейка переждал молчание, весело пригласил: — Ну, заходите, выясним!