Теперь о том, что было сделано дерьмово, — слушатели напряглись еще больше.

Гвоздь решил, что достаточно запугал Тимонина, и принял все его слова за чистую монету, предварительно их не проверив.

Далее. Вместо того чтобы привезти Тимонина ко мне, он его отпустил. Повторяю, у него имелась для этого уважительная причина. Отсюда мораль, — Черкасов снова повысил голос. — Самонадеянным быть вредно. Всякую информацию необходимо проверять и перепроверять. И еще. — Черкасов воздел вверх толстый, как сарделька, палец. — С сегодняшнего дня запрещаются выезды в одиночку — только парами. Если потребуется привлечь еще людей — привлечём.

Закончив подсчитывать плюсы и минусы, Черкасов вернулся к столу и уселся в кресло. Поставив перед собой бокал с пивом, он ткнул пальцем в стопку чистой бумаги и выразительно посмотрел на Мамонова. «Сукин кот» сходил к столику, где стоял компьютер, и принес Черкасову лист бумаги и жирный черный фломастер.

Подведём некоторые итоги, — Черкасов почесал ручкой переносицу и в центре листа большими печатными, буквами вывел — Штерн.

Вот он, этот Иголка, который скидывал Касыму фальшивые грины. Возникает вопрос: где он их строгал? Очень просто — в квартире пенсионера Авилова, с которой съехал за день до появления там Гвоздя.

Точно. Его вспугнули. Возможно, тот самый парень с бесцветной рожей, о котором упоминала деваха из соседней квартиры, — нашел нужным вклиниться в разговор Гвоздь. — Тем более что Авилов ничего не сказал мне по телефону о новом жильце.

Очень хорошо, — сказал Черкасов, — назовём его «Бледный». Но рядом со Штерном вписывать не будем, а поместим чуть в стороне и обведем кружочком.

Черкасов изобразил на листе сбоку условное имя неизвестного и жирной линией взял его в круг. После этого, швырнув ручку на стол и утвердив тяжелую лысую голову на могучих волосатых руках, Александр Николаевич надолго задумался. Между тем Гвоздь сходил за пивом, а Мамонов велел Турку убираться на кухню и не отсвечивать.

Когда Мамонов и Гвоздь снова уселись за стол, они обратили внимание, что на бумажном листе произошли некоторые изменения. По сторонам от имени Штерн Черкасов вписал две новые фамилии — Кортнев и Тимонин. Подчеркнув все три фамилии — «Штерн» — двумя чертами, а «Кортнев» и «Тимонин» — одной, Черкасов задумчиво произнёс:

И Штерн, и Тимонин, и даже Кортнев закончили МАХУ. Что это? Совпадение? Вряд ли. — Александр Николаевич прищурил небольшие, «пивного» цвета глазки и посмотрел на Мамонова. — Помнишь, сукин кот, как Мансур говорил о каком-то Кроте, которому Касым передавал привет, прощаясь с Иголкой? Стало быть, Штерн работает не один, а с помощником. Но кому можно довериться в таком опасном деле? Только очень близкому другу… Ну-ка напомни мне, сукин кот, что тебе по этому поводу натрепала натурщица Наташа, с которой ты полночи пропьянствовал в сортире МАХУ?

Мамонов расплылся в довольной улыбке и отхлебнул пиво прямо из горлышка.

Ну вы и скажете, Александр Николаевич, — «в сортире». Я же вам докладывал — в курилке это все было, в курилке… А то, что я полночи с ней валандался, — ничего удивительного. Она много чего мне порассказала. Как вы, Александр Николаевич, любите повторять — и то, что знала, и то, чего не знала, но вдруг вспомнила — поименно, заметьте, вспомнила. Десятка два фамилий назвала, не меньше, а с тех пор уже, наверное, лет десять прошло — когда Кортнев там учился. Трепалась — не остановишь. Я-то всё разговор на Кортнева норовил перевести. Шутка ли сказать — муж самой Шиловой! Но она и Штерна вспомнила, и даже прозвище его — Иголка. Говорила, кстати, что они все четыре года обучения корешковали — прямо не разлей вода были. Нет, кто бы мог подумать: муж Шиловой — близкий друг Штерна!

Ну и что ж, что муж, — проворчал Черкасов, — учился же он где-то — до того, как мужем стал. Что тут удивительного?

Да это я к тому, Александр Николаевич, что мы с вами даже не предполагали, что Кортнев и Иголка могут иметь между собой хоть что-то общее. А теперь… — Мамонов хитро посмотрел на шефа. — Кличку «Крот» помните? Ассоциации какие-нибудь с фамилией Кортнев возникают? А что? По-моему, неплохая мысль — Кортнев — Крот. Как вам моя идейка, Александр Николаевич?

В Измайловском один бабец говорил, что у приятеля Штерна было прозвище Маркиз, — встрял в разговор Гвоздь, которого раздражало, что Черкасов всё внимание переключил на Мамонова.

Правильно, Маркиз, — ответил донельзя собой довольный «сукин кот». — Как его иначе назвать — такого красавчика? Ты ведь сам его, Гвоздь, в ресторане видел. Что, разве не хорош?

Хорош не хорош, — пробурчал Гвоздь, которому было неприятно, что Мамонов вспомнил про ресторан, где Кортнев одним ударом сбил его с ног. — По мне — так он больше на педика похож, а не на маркиза.

Гвоздь он и есть Гвоздь, — сказал Черкасов, обнажив в улыбке золотую «фиксу». — Где же ты маркизов-то видел, чтобы иметь возможность сравнивать их с педиками?

Там же, где и вы, — огрызнулся десантник. — В кино. Где ж еще?

Нет, Гвоздь, — произнес Мамонов, отправляясь в очередное путешествие за пивом к холодильнику-бару. — Маркизом его девчонки назвали. За красоту и поразительное сходство с портретом какого-то аристократа, который висит в Пушкинском музее. Это мне Наташка рассказала — натурщица.

Можешь не продолжать, — Черкасов надписал над фамилией Кортнев два слова — «Маркиз» и «Крот» и поставил над ними вопросительные знаки. — И без того ясно, что клички «Крот» и «Цитрус» предназначались только для узкого круга лиц — для Касыма, я хочу сказать. Но в принципе, сукин кот, — Черкасов весьма благожелательно глянул на Мамонова, — мне нравится ход твоих мыслей.

А мне не нравится! — грохнул по столу кулаком Гвоздь. — Штерн или этот, как его — Тимонин — вполне могли на такое отважиться. Чтобы разбогатеть. А Кортневу все это зачем? Он и так в роскоши купается. С какой стати ему рисковать, а? Кроме того, мне не слишком понятен расклад… — Гвоздь прервал свою речь на полуслове, сходил за пивом и стал жадно пить.

Интересно, — чуть ли не в унисон воскликнули Черкасов и Мамонов. — Что тебе не понятно?

Гвоздь залпом прикончил бутылку пива и остановился в центре комнаты, широко расставив ноги. Черкасов и Мамонов, утонув в креслах, снисходительно на него посматривали.

Какого черта всем этим художникам строгать фальшивые грины, а потом отдавать их Касыму? Где же, как говорится, гешефт?

Черкасов и Мамонов переглянулись и расхохотались.

Не отдавать, а продавать, Гвоздь, — произнёс Черкасов и вздохнул: ему предстоял непростой труд объяснять своему подчиненному азбучные истины. — Касыму нужны были деньги — много денег. Иголка, он же Штерн, готов был ему эти деньги предоставить, но только… не настоящие, а фальшивые. Фальшивые деньги тоже, знаешь ли, товар и имеют свою цену. У Мансура мы обнаружили девятьсот тысяч фальшивых долларов. Кстати, такую же примерно сумму увез в Казахстан Касым. Там, где он покупает наркотики, и фальшивые доллары сойдут — в тех краях народ темный. Здесь же, в Москве, фальшивые «грины» скорее исключение, чем правило, — их слишком быстро выявляют. Теперь представь, что Касым за фальшивую сотню давал Штерну десятку — но настоящую. Это я так, к примеру говорю. На самом деле цена хорошо сделанной фальшивки значительно выше. Таким образом, — Черкасов всмотрелся в оловянные глаза Гвоздя, — довольны оба — и покупатель, и продавец, потому что каждый получает, что ему надо. Касым получает средства, чтобы расплачиваться с неграмотными производителями опиумного мака, а Штерн — настоящую валюту, которая позволяет ему припеваючи существовать в большом городе. Уяснил ты себе это наконец — или нет?

Десантник молча вернулся к столу.

Вы мне не ответили, Александр Николаевич, — Гвоздь, как всегда, был настырен, — зачем все это нужно Кортневу?

А затем, — поспешил с разъяснениями Мамонов, который сразу сообразил, что просвещать Гвоздя Черкасову надоело, — что Кортнев женился на Шиловой из-за денег. Об этом вся Москва говорит — один ты находишься в неведении. Но Шилова не такая баба, чтобы давать Кортневу деньги и позволять тому жить, как вздумается. Денег он почти не получает — а все остальное — машина, часы «Ро-лекс», английские костюмы и даже трусы, которые он носит, — это все собственность Шиловой. Не понравится ей его поведение — она его на улицу выставит и даже эти самые трусы отберет. Так почему не предположить, что Кортневу все это надоело и он решил, скажем так, немного подзаработать, чтобы было на что девушек в ресторан «Первая формула» водить? Ты же видел, какая там с ним телка была? Сам же к ней клеиться начал — только ничего у тебя не вышло! — Мамонов расхохотался, широко разевая рот, а Гвоздь ощутил острое желание всадить в этот извергающий хохот кратер парочку пуль из своего «Борхардт-Люгера».