Людмила Михайловна вела машину уверенно, даже лихо. Глядя на нее, я размечталась, что когда-нибудь и у меня будет машина и я буду вот так же небрежно переключать скорости и обгонять попутные машины.

Мы выехали из города. Снег по обочинам дороги лежал чистыми белыми холмами, на которых тени от елок и берез казались синими. По этим почти нетронутым снежным перинам уже скользили лыжники, некоторые с рюкзаком за плечами, некоторые просто так, налегке.

На двадцать третьем километре мы свернули в узкий проселок и еще минут пятнадцать с трудом ползли по плохо расчищенному снегу, а потом въехали в деревню и остановились у какой-то избы.

Оказалось, что в этой избе друзья Жарковских летом снимали дачу. Людмила Михайловна так и объяснила встретившей нас хозяйке:

— Мы друзья Юрия. Вы нам разрешите поставить у вас машину, погреться, переодеться? Мы вам заплатим.

— Грейтесь на здоровье, я печку истопила. Самовар поставлю. А сами-то что ж не приехали? Юрий-то Евгеньевич?

— Он в командировке.

Мы оставили в доме верхнюю одежду и вышли на улицу. Людмила Михайловна, в темных очках-консервах, в вязаной белой шапочке с козырьком, которая еще больше молодила ее, натирала лыжи. Она передала тюбик Юрке, а сама пристегнула крепления, несколько раз легко подпрыгнула, разминаясь, и пошла по нетронутому снегу. Пройдя немного, она одним махом развернулась и снова приблизилась к нам, уже разрумянившаяся, оживленная.

— Снег — чудо! — сказала она. — Мы как, вместе пойдем или кто куда?

— Я за вами не угонюсь, — призналась я. — Лучше я отдельно.

— Тогда так: мы с Игорем, а вы — с Юркой. В три часа собираемся здесь. Договорились?

— Ладно, — сказал Юрка.

— Только не опаздывайте. Мы сегодня с папой в театр идем. Игорь, дай ему свои часы.

Она кликнула Бима и быстро заскользила вперед, за ней — Игорь Алексеевич в синем шерстяном костюме с белыми лампасами.

— Пошли? — сказал Юрка.

Мы отправились через поле к виднеющемуся вдалеке лесу. Снег слепил глаза и тихонько шуршал под лыжами. Я словно опьянела от этого блеска, от свежего, морозного воздуха. До сих пор мои лыжные прогулки ограничивались городским парком, но разве сравнишь городской парк с его серым, утоптанным снегом, шумом городского транспорта — с этой чистотой, с этим простором?

Мы шли рядом, и Юрка рассказывал мне об одном изобретении — шагающей шестиногой машине.

— Представляешь — робот-паук! На каждой ноге установлены датчики, а на корпусе — прибор типа лазера: лазерный глаз!

— Сила! — отвечала я.

— Она может свободно ползти по отвесному лунному кратеру!

Меня не волновала эта машина. Может, потому, что я жила в другом, девчоночьем мире. Но я испытывала благодарность к Юрке за то, что он вводит меня в свой мальчишеский мир машин, космических полетов, стыковок, лазерных лучей.

— Знаешь, какое сейчас удаление от Земли в апогее? — азартно спрашивал он. — Триста сорок пять километров!

— Ух ты! — отвечала я, стараясь придать голосу побольше восхищения.

Но ведь когда человек нравится, — неважно, о чем он тебе рассказывает. Важно просто вникать — не в смысл его слов, а в звук его голоса, в выражение его лица, глаз.

Стога соломы, покрытые снежными одеялами, напоминали ископаемых чудовищ. Юрка то вырывался вперед, то останавливался, повернув ко мне раскрасневшееся лицо с блестящими глазами. Мне нравилось, что он так свободно и легко идет на лыжах, что он ждет меня, дает отдышаться, спрашивает:

— Ты не устала?

— Ничуть, — отвечала я.

Потом начался лес. Мы перебирались через небольшие овраги, низко пригибались, пролезая под согнутыми дугой от тяжести снега березками. Иногда мы задевали ветку, и снег белым дождиком сыпался вниз, а освобожденная от снега ветка взметалась кверху.

Мы забыли о времени, и, когда Юрка взглянул на часы, оказалось, что уже без двадцати три.

Юрка предложил идти напрямик, чтобы сократить путь, но мы все равно опоздали. Впрочем, Юркины родители тоже опоздали, так что мы вернулись одновременно, с разных сторон.

Хозяйка поставила на стол самовар, а Людмила Михайловна разложила еду — куски вареной курицы, крутые яйца, бутерброды. Я вывалила в общую кучу свои бутерброды, и мы сели за стол.

— Налетайте! — сказала Людмила Михайловна.

Но об этом нас можно было не просить.

После еды на меня напала расслабляющая истома. Так хорошо было сидеть в этой жарко натопленной избе, чувствовать, как горит лицо и приятно ноют усталые ноги. Не хотелось думать о том, что завтра — обычный день, школа, уроки...

Но Игорь Алексеевич отправился разогревать машину, и вскоре мы, попрощавшись с хозяйкой и поблагодарив ее, вышли на улицу.

Было около пяти часов, но короткий зимний день кончился. Крупными пушистыми хлопьями шел снег. Я подняла голову, и снежинки стали падать мне на лицо, обжигая холодными прикосновениями.

На заднем сиденье было просторно, но почему-то на этот раз мы с Юркой сидели рядом, и вдруг при одном из толчков его рука легла на мою руку. Я не пошевелилась, словно не заметила. А на самом деле меня будто жаром обдало. Он не убрал свою руку. Мы сидели, не глядя друг на друга, слегка ошалелые.

Машина ехала с включенными фарами. В столбах света кружились снежинки. «Дворники», скрипя, ползали вправо-влево, расчищая ветровое стекло. Людмила Михайловна и Игорь Алексеевич о чем-то негромко разговаривали, потом кто-то из них включил радио, и диктор стал читать последние известия. В машине было темно, только светились стрелки и точки на панели управления. Мне казалось, что все это происходит не со мной, что я об этом где-то читала или видела в кино.

И все-таки это именно я сижу в машине, и Юркина рука лежит на моей руке, а я боюсь повернуть голову и взглянуть на него, потому что чудо, которое происходит со мной в эти минуты, может нарушиться.

Машина так резко тормознула, что нас с Юркой прижало к спинке переднего сиденья, а потом откинуло назад.

— Черт! Дура ненормальная! — испуганно вскрикнула Людмила Михайловна. Фары осветили женщину с большим узлом, который она обхватила обеими руками.

Людмила Михайловна опустила боковое стекло:

— Вы что?! А если бы я не успела затормозить?

В наступившей тишине резко заскрипел снег под ногами женщины. Она наклонилась к окну.

— Довезите до города, — попросила она, тяжело дыша. — Срочно нужно...

— Да куда же я вас посажу? — удивилась Людмила Михайловна. — У нас полная машина.

Она торопливыми движениями подняла стекло и тронула с места. Женщина поплыла назад, и фигура ее слилась с темнотой проселка. Но в тот момент, когда она еще не скрылась в темноте, я успела разглядеть, что в руках у нее вовсе не узел, а ребенок, завернутый в ватное одеяло.

— Прямо под колеса лезет! — заново переживая происшествие, сказала Людмила Михайловна. — Ужас, как я испугалась!

— У нее ребенок! — сказала я.

— Разве?.. — не сразу отозвалась Людмила Михайловна. — Ах как неловко... Да теперь уж далеко отъехали.

— Может, вернемся все-таки? — сказал Игорь Алексеевич.

— Смысла нет. В театр опоздаем.

— А вдруг нужно в больницу?

— А вдруг, а вдруг! — резко возразила Людмила Михайловна. — А вдруг этот ребенок заразный? У нас тоже, между прочим, дети. И я отвечаю за Аленку и Юру.

— Все равно, нельзя так, — с осуждением сказал Игорь Алексеевич.

— Ну, не сработало, виновата, — легко согласилась Людмила Михайловна. — Да тут всего-то метров двести до шоссе. И автобусная остановка рядом. Да и подберет их кто-нибудь. У нас же действительно машина полная.

Мы выехали на шоссе и понеслись по расчищенному и уже снова заметенному снегом асфальту. Я никак не могла осознать того, что произошло. Мне казалось, что я просто чего-то не поняла, что такого не может быть. Я молчала и ненавидела себя за это молчание. Я ненавидела себя больше, чем Людмилу Михайловну, оказавшуюся просто уродливой лягушкой, на которую чья-то искусная рука натянула оболочку Василисы Прекрасной. У меня было чувство, как будто я — та женщина. Я стою в темноте, на морозе, снег засыпает моего больного ребенка, а мимо, не останавливаясь, проносятся довольные собой мещане в комфортабельных машинах.