Когда стариков настигает смерть, ей хватает легкого усилия. Достаточно пресечь дыхание, которое уже давно чуть держится, как засыхающий стебелек. Достаточно вылущить крупицы безумия, застрявшие в их душах, как в сухих, хрупких стручках. И все-таки в самый последний миг старость упирается — минувшее никак не отживет в них. Они все ждут того, что миновало. В последний миг старик вдруг вцепится в горошинки безумия, затвердевшие и отполированные закоренелой яростью, как стертые благочестивыми перстами четки Эдме. Сама Эдме уже отошла, растворилась наконец в голубом сиянии смерти. А старый Мопертюи все не сдается. Как норовистая лошадь удила, грызет он горькие зернышки безумия, привыкнув к их вкусу. Но девушка-змейка отнимает их и растирает в пыль. Старик застыл с открытым ртом. А дева упорхнула в окно. Смерть приняла обличье девы, той, что вернулась. Старики не умеют отличать прошлое от настоящего, сказочную Вуивру от зеленоглазой Живинки, любовь от ярости. А Амбруаз Мопертюи родился стариком.