Инге Аркадьевне удалось установить закономерность его летучих свойств, удалось точно очертить территорию, где росли ягоды, от которых стоило его ждать. Инга Аркадьевна сумела закрепить случайно подмеченное, ввести его в ранг непременного. Шли годы, и вот совсем недавно на одном из конгрессов вин во Франции председатель дегустационной комиссии торжественно обратился к присутствующим:
— Господа, я не знаю, какой стране принадлежит это вино, но его надо пить стоя.
Выпили, вернее, продегустировали стоя, присудили «Гран-при», а потом оказалось: уже второй раз Мускат белый "Красного камня" получает кубок, отличающий лучшие вина. Скажу более: ни одно вино в мире, кроме "Красного камня", не удостоилось этой награды дважды.
Человек, которому больше, чем другим, принадлежит честь создания, Инга Аркадьевна Голокоз, работает старшим виноделом на маленьком, так называемом Артековском заводе, входящем в состав могучего винкомбината «Массандра», уже около тридцати лет. Зовут ее теперь солидно и прозаично: Аркадьевна. Хотя, на мой взгляд, она все еще хороша, и все еще можно представить если не то, как обвораживала она волшебным напитком Одиссея, то, во всяком случае, как длинноногой девчонкой выбегала на шоссе остановить доброго человека, чтоб помог пустить мотор…
Ни добрый человек, ни она сама не знали тогда, что стоят так близко к чуду. Только Егоров и в те времена любил говорить о большом будущем вина, о большом будущем своей ученицы. Правда, о двух кубках, наверное, и он не помышлял.
Итак, теперь ее зовут Аркадьевной и говорят так: "Аркадьевна сказала", "Аркадьевна велела", "Аркадьевна ночей не спит". Ночей Аркадьевна не спит, когда дозревает мускат и надо не упустить момент, поймать тот миг для уборки, когда и сахару в ягодах накопилось больше всего, и не исчез неведомо куда аромат, делающий "Красный камень" именно "Красным камнем", а не обыкновенным, хотя и очень хорошим Мускатом белым десертным.
Кстати, случаются годы, когда "Красного камня" так и не получишь, хоть вся изведись в заботах, по три раза на день поднимайся на виноградники: шли осенние дожди, и мало было солнца, виновата природа, и себя в неудаче корить как будто нечего, а сердце болит… Но в иной сезон лунный, лимонный привкус на фоне других — медовых и розовых — выступает в этом вине резче, слышится явственнее. Как напоминание о тех минутах, когда ты был счастлив тем высшим человеческим счастьем, в котором как бы заключена уже и тоненькая нотка грусти. Потому что известно: счастье преходяще, как, впрочем, и все на этом свете, даже среди кудрявых розовых скал над предвечерним розовым морем.
Для меня мускат, о котором я столько говорила в этом рассказе, имеет еще тот особый смысл, что мое детство прошло рядом с приметной, в ярко-рыжих подпалинах скалой над дорогой из Алушты в Ялту, которая дала вину не всем понятное имя.
И память сердца всякий раз, когда я снова пробую это вино, возвращает мне горячий запах черствой земли, медовый дух цветов держидерева и разомлевших виноградных листьев. В сладкое благоухание июля вплетается цокот цикад; а также шелест того камешка на узкой тропинке, который сорвался из-под моих ног сорок лет назад и все еще не остановился в своем беге.
…Однако окончить этот рассказ я хочу не поэтическими образами, а точной цифрой: в самые урожайные годы "Красного камня" получается со всех виноградников 250000 литров. Это ничтожно мало: несколько больших деревянных чанов — и все. На весь Советский Союз. На весь мир. Так что и стоя, и сидя выпить его можно, если уж особенно повезет. Сувенирную бутылочку "Красного камня" достать также трудно, как, скажем, билет в «Современника», как томик стихов Ахматовой… И то же удовольствие он приносит — духовное.
Что же касается молодого человека, с которым на банкете разговаривал Егоров, так он уже давно не молод и давно понял: поэт может быть ремесленником, и винодел — поэтом.
Сегодня и оглядываясь
— А тех тракторов, на которых мы работали, вы, верно, и не знаете…
— Да как же не знаю? «Ланц-Бульдог», Эмалированная кастрюлька.
— Трофейная марка, — по-мужски уточнил он. — А помните, как его заводили?
— Помню, — сказала я. — Я ведь в этом же совхозе на «Ланце» сразу после оккупации работала…
И тут мы засмеялись, почувствовав себя чуть ли не родственниками. Сидели некоторое время молча, вспоминая усилия наших в сущности детских рук раскачать огромный маховик одноцилиндровой «кастрюльки». Потом стали вспоминать, что каждый из нас делал на «Ланце». Он, Владимир Васильевич Каплан, косил. Я возила солярку из райцентра на третье отделение совхоза «Большевик». Потом меня разжаловали в прицепщики. Не за какую-нибудь провинность, а потому, что из немецкого угона вернулись мальчики или просто за лето подросли те, что в обычное время гоняли бы себе в футбол. Владимир Васильевич Каплан оказался одним из таких мальчиков, севших на трактор… И вот по прошествии стольких лет мы с ним в красном уголке механической мастерской того самого совхоза сидим и вспоминаем.
Мы были людьми одного поколения, пережили войну почти в одном и том же месте и, значит, одинаково видели и те пустые поля, и те бригады, сплошь из контуженных и мальчишек. Мы видели также сожженные села и тех же лошадей — одров. Мы одинаково бегали заливать подшипники напрямки по стерне к мастерским. Одинаково заправлялись где-нибудь на краю села, там, в погребах с чуть поднятой над темным входом черепичной крышей стояли бочки с горючим и тавотом.
За нами стояло одно и то же прошлое, но говорили мы о настоящем. О том, сколько ума, научных открытий, достижений техники вкладывается сегодня в гектар пахотной земли. Об этом я должна была писать очерк и уже придумала ему заглавие: "Разговор об умном гектаре". Разговор шел о механическом отряде В. В. Каплана. По примеру этого отряда уже 44 звена в районе взяли обязательства получить с гектара больше ста центнеров кукурузы на зерно.
Но после этих внезапных слов о «Ланце» нас все время относило в сторону и назад. Однако так ли уж внезапны они были? Я ведь сама выбрала, куда поехать, с каким Героем Социалистического Труда, полеводом, на поливных землях встретиться, и решила: поеду в «Большевик», раз уж так гонюсь за исторической протяженностью в своих рассказах. Буду вести отсчет сегодняшним успехам от тех кричащих о засухе трещин, ползущих по лысой, как бы вытоптанной послевоенной земле, от того нищего курая.
Выцветшее небо нынешнего года не очень-то отличалось от неба одна тысяча девятьсот сорок пятого. Это чувствовалось не только в полях, но и в самом, хотя и неузнаваемо укутанном зеленью, поселке. Зной, зной, зной… Ломкая, как бы обгоревшая с краев подшивка местной газеты тоже испускала его, пока я рылась, устанавливая точное время наград, которых удостоен Владимир Васильевич. Орден Ленина — 1966 год, орден Октябрьской Революции — 1970 год, звание Героя — 1973 год. А после того семьдесят третьего и не было хороших лет. Даже снега не выпадало три зимы кряду…
Но нынешняя пыль не пахла бедой. Она пахла просто пылью, в проселках между делянками, на полевом стане. Может быть, потому, что рядом по желобам бежала зеленовато-тусклая вода канала? И все время вспоминалась фраза: "Сейчас в Крыму каждый четвертый гектар — поливной. А будет в десятой пятилетке каждый второй".
Отряд Владимира Васильевича Каплана, то есть 19 человек механизаторов и полеводов, обслуживает 400 гектаров, высокоинтенсивных, дающих три урожая в год. Такое возможно только при наличии мощной техники, например, безотказных ЮМЗ-6. Не с этих ли тракторов мы стали вспоминать трофейные «Ланцы» и отечественные, с тяжелыми рычагами «Нати», собранные по винтику или вернувшиеся из эвакуации? И теперь уже все время, пока шел разговор об умном, то есть, прежде всего, поливном гектаре, над ними стоял и стоял то тонкий, дребезжащий, то густой рокот тракторов нашей юности. И еще в сухом, пресном воздухе красного уголка витали непонятные сейчас вопросы: есть ли в мастерских баббит? Что делать, если посыпалась коробка скоростей? Если отказало магнето? Где брать коней, перепрягать в жатки, в сеялки и так далее?..