— Куда ж полковник делся, говоришь?

— Да тут, как рожать, вскорости большевики пришли. И Соплякова и полковника — кто ж его — след простыл…

Никита опять дернул за юбку. Бабка Алена сидела на кровати. Никита и Петька на полу.

— Много ли добра было, бабушка, у Муси этого, которого полковник порешил?

— Та много!.. У-у, сказывают люди, все будто издаля: из Москвы да с Царьграда все, ни ложки тебе деревянной — золоту привез. Аж, прости господи, по малому ребячьим делом ходить — горшок золотой был. Но хоронили когда Мусю, шарили люди, сказывают — ничего не нашли…

Никита и Петька переглянулись.

Никита отпросился у бабки Алены заночевать в Петькиной сараюшке.

Они долго ждали, пока сядет солнце, стихнут собаки на улице и Петькина мать, еще раз проверив, как чувствует себя Ягодка, скроется в избе.

Наконец, когда уже ночь полностью вступила в свои права, Петька зажег три свечи.

Мишка предал — тем хуже для него. Тем хуже для всех. И для Светки…

Они стали возле бочки, на которой Петька укрепил три свечных огрызка, и, вытянув руки ладонями вниз, вплотную к огню, чтобы жгло, поклялись.

Текст клятвы произносил Никита: это его дело — сочинять. А Петька слово в слово повторял за ним.

Свечи ярко освещали их торжественные лица, и крошечные огоньки пламени трепетали в напряженно-суровых глазах.

— Клянусь всегда быть один за всех и все за одного.

— Клянусь не отступать ни перед какими любыми опасностями, за исключением если только надо заманить, как Наполеона — Кутузов.

— Клянусь не ныть, не сваливать на товарища свою беду, свои обязанности и все, что положено самому. А едой делиться.

— Клянусь держать в тайне все, что узнаю об этих знаках, пока уже нечего будет узнать.

— Если я нарушу эту клятву, пусть у меня отсохнет язык. А раз бога нет, пусть каждый плюнет мне три раза в лицо и, если хочет, пусть ударит по-всякому, а я не отвечу.

— Клянусь.

Потом они разогрели на свечах две стрелы, и каждый приложил к левой руке у локтевого сгиба по раскаленному наконечнику. Пахнуло жженым мясом. Отныне у них будет по три отчетливых метины на левой руке.

Мишка имел только одну такую…

Потом оба расписались в вахтенном журнале под немножко выправленным текстом той же клятвы.

Сочинял Никита хорошо, но когда сочинял на бумаге — то даже еще лучше.

Потом задули свечи и улеглись рядышком на топчане.

Стоять перед неведомым и не попытаться как-то представить его себе — трудно.

Чтобы увязать вместе все услышанное, увиденное и угаданное ими, надо было взвесить тысячи «за» и «против», пересмотреть тысячи возможных «да» и тысячи возможных «нет».

Собственно говоря, «взвешиванием» и «пересмотром» занимался один Петька.

Из множества возможных вариантов истории самым реальным в итоге показался ему следующий.

В 19… году засулинский барин — француз Мусе, или Мусю, что в конце концов не важно, — увидел, что колчаковцев громят и что бежать с имуществом трудно, решил спрятать свои золотые горшки. Убивал его после этого полковник или не убивал — трудно сказать, но план тайника оказался у полковника. Гуменки к этому времени были взяты красным отрядом. Полковник бежал в Сопляковку. Когда же бои передвинулись к Стерле, полковник и Сопляков решили скрыться в приготовленной для этого землянке. Их обнаружили… Как-то тут оказался Проня, он увидел план, кинулся искать камень, нашел его, но сам тем временем чокнулся, как правильно решил чернобородый. Это бывает, Мишке, например, скажи все, так он с радости тут же чокнется. Землянка от времени завалилась и похоронила бар. А Проню взяли в дом сумасшедших. Теперь выпустили…

Проня мог быть, конечно, и бойцом, который нашел землянку. Но боец рассказал бы все другим бойцам…

Сопляков и полковник могли сами рассказать Проне свою тайну, если он был заодно с ними… Но тогда все запутывалось еще больше.

Скорее всего, Проня был случайным свидетелем. Может, он из раскольников. Всю жизнь прожил в тайге, а тут гром, грохот, убийства — вот и не выдержал.

Что землянка завалилась не сразу — это яснее ясного. Так же вот старые амбары в Рагозинке. Покосились во время урагана, а только через два месяца рухнули. В одну ночь — будто кучу бревен навалил кто.

А может, их замуровало живыми. Без ломика-то попробуй выберись оттуда…

Петька представил себе, как идут они — он и Никита — через всю деревню с двумя тяжелыми мешками за плечами… Нет, он просит у председателя подводу и привозит на двух лошадях десяток полных мешков к сберкассе в Курдюковке — к сберкассе, куда сейчас только председатель Назар Власович да учительница Валентина Сергеевна по молодости кладут деньги.

— Примите у нас сумму… — Сколько рублей?

— Двести восемьдесят три сиксиллиона, сто шестьдесят миллиардов, шесть миллионов.

— ?!?!?!?!?

— Тысячу рублей положите Валентине Сергеевне на книжку, остальные — министру школьного образования — для школ. И на асфальт для Белой Глины. На тир. Ну и сколько-то там на шаль для матери, на самую теплую, лучше председательшевой. Остальные — министру.

С этими мыслями Петька заснул. Потом заснул и Никита, некоторое время еще глядевший в темноту.

С утра договорились вырабатывать в себе привычку к преодолению трудностей. Для начала решили ограничить потребление воды. Стакан утром и стакан вечером на брата, — мало ли где придется странствовать…

Выпили по первому, законному стакану и почувствовали себя готовыми к испытаниям самой утомительной жаждой.

Но по дороге в Курдюковку Петька, с лицом, красным от жары, вспомнил, что, когда он купается, никак не может, чтобы не наглотаться воды по самое горло, аж до тошноты. Выяснилось, что Никита во время купания проделывал почти то же самое.

И после короткой дискуссии пришли к выводу, что уговор не имеет смысла, раз летом его невольно будешь нарушать…

Короче говоря, следовало как можно скорее освободить друг друга от данного обещания. Подошли к первому же колодцу, вытащили полное ведро студеной, до ломоты в зубах, воды и не спеша, поскольку их вынуждали к этому обстоятельства, напились. Потом, дорогой на Курдюковку, еще раз напились из родника.

Решено было ограничить себя в воде осенью.

Валентина Сергеевна в полосатых домашних брюках и кружевной кофте хозяйничала в палисаднике. Забавно было видеть учительницу в такой одежде.

Петька незаметно хмыкнул и подергал себя за волосы. Валентина Сергеевна не обратила внимания на жестикуляцию впечатлительного Петьки, обрадовалась своим обремененным домашними заботами ученикам, провела их в горницу, усадила за стол и даже чаю с вареньем поставила каждому.

Чай друзья выхлебали, а к варенью не притронулись. Это пусть дошколята балуются сладким…

Затем, когда расспросы о том о сем кончились, Петька стал считать желтые полоски на брюках Валентины Сергеевны, а Никита принялся издалека выпытывать у нее сведения о камне.

Хотелось ничем не выдать своей кровной заинтересованности в этом вопросе. Но Валентина Сергеевна неожиданно сама подсказала им выход из положения.

— Замечательная идея, ребятки! Мы создадим в школе альбом достопримечательностей нашего края. Надо разузнать, где шли бои в гражданскую войну. Надо интересоваться каждой мелочью! Где взяли этот мрамор, я, к сожалений), в точности не знаю, но вы напишите в Свердловск, ну, хотя бы в горсовет, председателю, и попросите сообщить вам точное место находки. А первого сентября на вечере — мы так и назовем его: «Вечер открытий» — вы расскажете все, что удастся узнать об этом камне: почему он оказался таким ценным, где теперь стоит памятник из этого мрамора, кто его делал, свяжетесь со скульптором…

Петька даже полоски перестал считать от удивления, что их личная затея так быстро приобрела общественное значение.