— Честно говоря, инспектор, — заявил Джаз, — я понятия не имел, что там и как. Знал только, где из парилки выход, и все. Внутри абсолютная темень, поверьте — именно абсолютная. Мы сидели внутри два часа и крепко набухались. Буквально в стельку...

— Откуда вам стало известно, что именно два часа? — перебил его Колридж.

— Ниоткуда. Потом услышал. А в парилке все по барабану: что два часа, что две минуты, что два года. Мы прибалдели, поплыли, превратились в зомби и поймали двойной кайф. А потом завелись. Я лично на полную катушку. Понимаете, целый месяц воздержания, а тут привалило! На кой мне выход? Мне было здорово там, где я был.

Это было лейтмотивом всех ответов: «арестанты» потеряли чувство времени и пространства, но получали от этого удовольствие.

— Там было охренительно жарко, — заверила Колриджа Мун. — Темно, и мы напились. Такое чувство, словно паришь в темноте или что-то в этом роде.

— Вы заметили, как кто-то вышел наружу?

— Кажется, Келли.

— Кажется?

— Знаете, к тому времени я уже не соображала, где выход. И остальные, думаю, тоже. Вдруг мимо прошмыгнула одна из девочек... очень быстро. Я удивилась, потому что все мы сидели как отмороженные.

— Вам стало холодно? — Инспектор решил, что ослышался, и хотел, чтобы на пленке все было предельно точно.

— Свидетель хотела сказать, что их разморило, — пояснил Хупер.

— Что бы ни хотела сказать свидетель, она это сделает без вашей подсказки, сержант, — возмутился инспектор. — Итак, что вы имели в виду, мисс?

— То, что нас разморило.

— Благодарю вас. Продолжайте.

— Я почувствовала легкий сквозняк и решила, что кому-то приспичило. Но, откровенно говоря, мне было по фигу, потому что в это время я у кого-то отсасывала, кажется, у Газзы.

Допрос за допросом выявлял один и тот же сюжет: каждый, кто более бурно, кто менее бурно, предавался сексуальным радостям и только краем сознания отметил, что кто-то, скорее всего девушка, покинул парилку. Все помнили этот момент, поскольку он нарушил общую атмосферу «отмороженности».

— Ее уход был для вас неожиданным? — спрашивал у каждого инспектор. И все соглашались, вспоминая быстрые прикосновения рук, ног и чьей-то кожи, а затем — легкое дуновение прохладного ветерка. Задним умом всем было очевидно, что это Келли спешила в туалет.

— Мог ли другой человек незаметно выскользнуть следом за ней? — интересовался Колридж, и все, подумав, подтверждали, что в темноте при общем возбуждении — запросто.

— Но вы этого не заметили?

— Инспектор, в ту минуту я был вообще в отключке, — откровенно признался Гарри.

Сэлли оказалась единственной из «арестантов», чьи впечатления немного отличались от общих. Колриджа поразили ее руки: таких рук он не видел ни у одной женщины: сплошь покрытые татуировками. Но он приказал себе не поддаваться предубеждениям. Он должен быть объективным!

— Вы утверждаете, что не участвовали в общем занятии сексом? — спросил он.

— Нет. Я решила воспользоваться экспериментом, чтобы лучше понять культуру других народов — забилась в угол и пыталась вообразить себя североамериканской индейской воительницей.

У Колриджа как-то само собой всплыло в голове, что боевые действия в североамериканских индейских племенах оставались привилегией мужчин.

— Значит, не пожелали... гм... развлекаться вместе с остальными?

— Я розовая. А остальные девушки натуралки. Или, по крайней мере, считают себя таковыми. И еще: мне необходимо было на чем-то сосредоточиться, кроме них. Обязательно.

— Почему?

— Не люблю темноты и замкнутых пространств. Терпеть не могу, чтобы меня сажали в черные ящики.

— Да? А что, случалось?

— В реальной жизни — нет. Но я часто это воображаю.

Инспектор заметил, как задрожала в ее руке сигарета. Струйка дыма поднималась зигзагами, будто кромка крупнозубой пилы.

— Почему вы представляете черные ящики?

— Испытываю себя. Пытаюсь понять, что произойдет, если я окажусь внутри.

— И вот, оказавшись в таком черном ящике, решили проверить твердость духа?

— Совершенно верно.

— Выдержали тест?

— Не уверена. Я абсолютно не помню, что случилось в парилке. Словно вырубилась, а в голове крутилось совсем постороннее.

Как ни давил Колридж, больше он ничего из Сэлли не выжал.

— Клянусь, я ничего не скрываю! — уверяла она. — Келли мне нравилась. Если бы я что-то знала, обязательно бы рассказала. Но ничего не помню. Такое ощущение, что меня там вовсе не было.

— Хорошо, на сегодня это все, — сдался инспектор.

Уже у двери Сэлли обернулась.

— Хочу предупредить: что бы ни говорила Мун, все это ложь. Ясно? Ей правду не втемяшишь в голову даже ножом, — и вышла из комнаты.

— Полагаете, Сэлли наводит нас на след Мун? — спросил сержант.

— Понятия не имею, — пожал плечами Колридж.

Дэвид и Хэмиш показались ему людьми довольно кользкими. Они говорили примерно то же, что Гарри, Джейсон и Мун, но с опаской и с меньшей откровенностью.

— Совершенно не представляю, где Келли сидела в парилке, — заявил Хэмиш. — Я ласкал кого-то из девушек, но не могу сказать, кого именно.

Что-то в его манере неприятно поразило инспектора. После допроса он поделился своими соображениями с Хупером, и тот его поддержал. Обоим столько раз приходилось допрашивать лгунов, что они научились различать косвенные признаки. У тела был своеобразный язык, в данном случае — характерные оборонительные позы: скрещенные руки, вздернутые плечи и наклон на стуле вперед, словно человек ждал нападения с любой стороны. Хэмиш, судя по всему, лгал. Но какая это ложь — существенная или незначительная, — они определить не могли.

— Здесь сказано, что вы врач, — прочитал Колридж.

— Так оно и есть, — ответил Хэмиш.

— Я полагал, что медик должен быть сообразительнее. В конце концов, в доме всего четыре женщины. Вы знакомы с ними в течение месяца. Вы серьезно утверждаете, что развлекались с одной из них, но понятия не имеете с кем?

— Я был пьян.

— Гм... — процедил инспектор после долгой паузы. — Вот вам и врачи с их чуткими руками.

В Дэвиде он без всяких шпаргалок «Любопытного Тома» признал актера. Его выражение горя казалось удивительно манерным, что, однако, вовсе не означало, будто Дэвид не горевал о Келли, но он сознательно любовался проявлением своего чувства. Прежде чем что-нибудь сказать, выдерживал паузы, подолгу не отводил мужественных, искренних глаз — слишком уж мужественных и слишком уж искренних — и за время допроса выкурил несколько сигарет, но поскольку ни разу не затянулся, Колридж решил, что его курево — сплошная показуха. Дэвид зажимал сигарету между большим и указательным пальцами горящим концом к ладони — не слишком удобный способ, зато красноречиво свидетельствующий о переживаниях курильщика. А когда Дэвид не глядел честно инспектору в глаза, он пристально рассматривал свою руку с сигаретой.

— Мне нравилась Келли, — заявил он. — Мы с ней дружили. Открытая, свободная душа. Жаль, не познакомились ближе. Однако в парилке я с ней не общался. В этом смысле, мой тип — скорее Дервла, чем Келли. Но я так напился, что вообще никем не интересовался.

Все выглядело туманным и очень запутанным. Колридж мысленно костерил напуганных, сбитых с толку юнцов. По крайней мере шестерых из них. К убийце он невольно испытывал уважение: шесть человек сидели в замкнутом пространстве, преступник ушел, вернулся, а они так перепились и распоясались, что никто ничего не заметил.

Только Дервла, которую он допрашивал последней, сохранила более ясные воспоминания. Эта девушка ему сразу понравилась. Она была уравновешеннее и образованнее остальных и в то же время производила впечатление человека откровенного и открытого. Колридж не мог взять в толк, что нашло на симпатичную, умную девушку и привело в этот абсолютно идиотский проект. Непонятно. Но он вообще понимал все меньше и меньше.

Как бы то ни было, Дервла единственная сохранила способность что-либо соображать. Она вспомнила, как кто-то из девушек в сильном возбуждении торопливо выбрался наружу. Должно быть, сама Дервла сидела неподалеку от клапана, потому что почувствовала сквозняк. Она не сомневалась, что это была Келли.