Магнитофон заработал, и едва узнаваемый в чудовищном макияже Дэвид, он же Борис Хрен, предстал на фоне совокупляющихся тел. Он был совершенно гол, если не считать отвратительного бордового парика и красной шапочки на члене.

— Меня зовут лорд Коитус, — объявил он. — Кланяйтесь могуществу моего Шлонга.[36]

Тела из массовки перестали дрыгаться и распростерлись перед своим повелителем.

— Удивительно, что ни один газетчик не пронюхал, — заметил Колридж.

— Парик, помада, манеры гомика. Вы бы тоже не узнали, сэр, если бы не были уверены.

— Пожалуй.

— И другие также. Если не запомнили какую-нибудь характерную деталь. А теперь посмотрите на Келли.

Девушка лежала у ног Дэвида и смотрела прямо на его левую голень.

— Быть или не быть, сэр, — улыбнулся сержант.

День тридцать восьмой

10.15 утра

Пока Колридж и Купер оценивали Дэвида в заглавной роли в «Одном носатом корги», Триша снова отправилась в комплекс «Любопытного Тома» поговорить с Бобом Фогарти.

— Речь идет о забавах Хэмиша и Келли на сексодроме, — сообщила она по телефону. — Наутро после сексодрома Келли пошла в исповедальню, но мы располагаем только отредактированной версией записи. У вас сохранился оригинал?

— С жесткого диска вообще ничего не исчезает, — ответил Фогарти в восторге, что можно поговорить о компьютерах. — Если запись не специальная, цифровая копия сохраняется навечно. Нажатие на «делит» или сброс в «корзину» не уничтожает, а только скрывает его. Зная методику, можно все восстановить. Так ловят порнодельцов.

— В таком случае попытайтесь выудить исповедь Келли в девятнадцатый день заточения. За это я принесу вам шоколадку.

Боб выудил необходимую запись, и они вместе сели ее просматривать.

«Сейчас семь пятнадцать утра девятнадцатого дня «ареста», — сообщил диктор Энди. — Келли входит в исповедальню, потому что она озабочена событиями предыдущего вечера».

— Привет, Том.

— Привет, Келли, — ответила Сэм умиротворяющим голосом «Любопытного Тома».

— Я хотела спросить о вчерашней вечеринке и...м-м-м... о том, как отлучилась в маленький домик с Хэмишем.

— Слушаю, — подбодрил «Любопытный Том».

— Я немножко выпила... м-м-м... если честно — напилась. Вот что я хотела спросить... там что-нибудь случилось? Я ничего не помню. Мне нравится Хэмиш, он отличный парень. Но у меня абсолютный провал в памяти.

— Почему бы тебе не спросить у самого Хэмиша, Келли?

— Ну... он тоже напился. И потом, как-то неудобно спрашивать парня: «Слушай, у нас с тобой ночью что-нибудь было?»

— «Любопытный Том» вынужден напомнить тебе правила: играющие не должны подвергаться никакому влиянию извне или пользоваться внешней информацией. Это правило запрещает также обсуждать поведение отдельных индивидов. «Любопытный Том» предполагает, что каждый из вас понимает, как поступить.

— Я это знаю, просто хотела спросить, что... — Келли запнулась, ее глаза, казалось, молили камеру.

Триша вгляделась в изображение девушки. «Спросить, что он сделал?» — мысленно договорила она.

— Пожалуйста, «Любопытный Том», я не требую деталей. Скажи, в хижине что-нибудь было?

— «Любопытный Том» подумает, — прозвучал после паузы ответ.

— О чем тут думать? — выкрикнула девушка. — Ты же все видел! Там что-нибудь случилось? — Ее голос задрожал. — Это хохма? Розыгрыш на вечеринке? Вроде того, когда просыпаешься с бритой головой и вся в зубной пасте. Ну, скажи, я стала посмешищем? Надо мной посмеялись?

— Я сама не дежурила вечером. Мне надо проконсультироваться с соответствующим редактором. Если хочешь, посиди, подожди.

Келли осталась в исповедальне.

Триша и Фогарти смотрели, как она ждала.

— Ей довольно погано, — заметил Боб. — Боится, что напилась и отмочила глупость. А на самом деле — вы видели материал — все было очень скучно.

Наконец возвратился голос «Любопытного Тома».

— Я разговаривала с редактором, Келли, — объявила Сэм. — Мы решили, что это в рамках правил, и сообщаем, что вы с Хэмишем целовались, ласкались, а потом уснули под одеялом, и мы не наблюдали никакого движения.

Келли облегченно вздохнула. Ей очень требовалась поддержка.

— Спасибо, «Любопытный Том». Пожалуйста, не показывай это, ладно? Я выглядела идиоткой. А о Хэмише ничего не хочу говорить. Он славный, и он мне нравится.

— «Любопытный Том» ничего не обещает. Но мы учтем твою просьбу.

— Спасибо.

— Но как вы видели, мы, естественно, показали, — заметил Фогарти. — По крайней мере, отредактированную версию. Джеральдине очень понравилось. Она сказала, что получился забойный сюжет: напившаяся шлюшка умоляет ответить, натянули ее ночью или нет. Джеральдина сказала, что с ней самой такое часто случается: какой-нибудь хмырь на вечеринке уверяет, что отодрал ее по-черному в прошлый вторник, а она не может ни подтвердить, ни опровергнуть этого, поскольку просто не помнит.

— Ну, и характерец у вашей Джеральдины.

— Одно слово — стерва.

— Вот что странно: почему эта Келли решила, что вы не покажете ее исповедь?

— Поразительно, они все полагают, будто их желания превыше возможности сенсации. Заползают в исповедальню и ноют, чтобы мы не показывали этот кусок. А могли бы задуматься, на кой ляд мы потратили два с половиной миллиона на обустройство этого дома. Не для того же, чтобы обеспечить им прямую дорогу в шоу-бизнес!

— Им некогда задумываться. Все время уходит на то, чтобы ощущать. — Триша внезапно поняла, что в свои двадцать пять она заговорила как ее престарелый пятидесятилетний шеф. Далеко же она пойдет!

— Трогательно, — продолжал Фогарти, — они даже благодарят, когда мы как-то о них заботимся. Хотя все направлено на то, чтобы ребята сняли побольше одежды. Стокгольмский синдром.

— Что-то вроде того, когда заложники начинают любить собственных похитителей.

— Именно. Любить и доверять. Неужели эта девушка не понимает, что мы готовы сотворить из нее все, что нам заблагорассудится? И использовать как нам угодно?

— Это ясно, когда вас слушаешь. Но ребята вам верят. И зрители тоже.

— Зрители! Зрители еще хуже, чем мы! Нам, по крайней мере, платят за то, что мы кого-то обманываем. А зрители смотрят ради потехи. Понимают, что перед ними муравьи, которых сжигают под лупой. Но не возражают, чтобы мы тыкали в них булавками, пока они еще шевелятся. — Боб сердито посмотрел на застывшее на экране изображение Келли. — Эти дурачки считают, что их упрятали в кокон. Но на самом деле это окопы. Которые со всех сторон окружают враги.

День двадцатый

6.15 вечера

«Сейчас два пятнадцать, — объявил Энди. — Пообедав приготовленной Джазом курицей с рисом и овощами, Сэлли просит Келли помочь ей покрасить волосы».

Джеральдина уставилась в экран, на который транслировалось изображение нескольких камер. Там под разными углами Келли втирала шампунь в «ирокез» Сэлли.

— Куда мы катимся? — вздохнула Тюремщица. — Я думала, что после сыра Лейлы ниже падать некуда. Но нет, рухнули еще ниже! Хорош сюжетец — деваха мылит волосы. Невероятные глубины долбаного телевидения. Когда-то в качестве заставки между программами давали гончарный круг. А сейчас сама программа — один гончарный круг.

Фогарти сжал зубы и продолжал заниматься своим делом.

— Какой ты хочешь план? Руки Келли на голове? Или общий?

— Выведи Сэлли на главный монитор: крупный план отражения в зеркале лица и все подряд с того момента, как она наклонилась к раковине.

Фогарти занялся кнопками, а Джеральдина продолжала рассуждать:

— Тяжелые времена. Завтра вечером выселение. Но не будет никакого выселения. Этот мудила Воггл лишил нас законного еженедельного оргазма. Полный штиль. Паруса опали. Никакой динамики — застой. Горшочек с виагрой пуст, и телеелдак не стоит.

Из звукозаписывающей студии показался Энди и налил себе чашку травяного чая.