— Только, Иван Спиридонович, не смеяться! — потребовал он.

— А над хорошим в человеке одни дураки потешаются, — ответил Ласточкин.

— Тогда слушайте. Вчера написал. Это… ну, про вечность жизни, что ли…

Закончил Борис читать и весь затаился, надет, что скажет Иван Спиридонович.

А тот не спешил заводить разговор, все думал и думал. Наконец решился.

— Что-то грустно мне стало от твоего стихотворения, — заключил Ласточкин. — Это, наверно, от того, что расставаться с тобой не хочется.

— Да что вы, Иван Спиридонович! — Коган меньше всего ожидал такого вывода.

— А вот и то! Прямой тебе, Борис, путь в Москву. Доучивайся. — И видя, что тот рвется возразить, закачал головой: — Не надо, молчи! Хорошая песня помогает выигрывать сраженье. А всякая песня начинается со стихов. Поднять дух людей, ободрить, когда устали, указать дорогу, когда заблудились, — это, брат, первейшее партийное дело. — Он вдруг улыбнулся: — А может, и про этот вечер со временем напишешь, старого балтийского моряка вспомнишь.

…Закат окончательно догорел. Небо обуглилось, почернело. Двое крестьянских розвальней с семью ездоками въехали в сумрачный ночной лес…

Когда добрались до Щербиновки, село уже отошло ко сну, уставившись темными окнами на звездное небо, подсвеченное серебряным серпом месяца.

— Где искать Сурмача?

— В сельсовете. Так уговорились.

Алексей Пришлый появился вместе с Сурмачом. Аверьян доложил:

— Есть у нас с председателем сельсовета такая думка: Нетахатенко спалил свой дом, чтобы не добрались до подвала.

— Гад, жену и дочку не пожалел! — невольно выругался Борис Коган. — Но почему? В спешке? По нечаянности? Или свидетелей убрал?

Аверьян и сам хотел бы это знать. Оп лишь пожал плечами.

— Кто-то копал под фундамент, — продолжал он докладывать обстановку. — На два метра заглубились. Проход под стену уже готов. В подвал можно пролезть запросто.

— Не ходили? — спросил Иван Спиридонович.

— Выжидаем. Может, хозяин пожалует.

Осмотрев двор, место подкопа и сложенную в сарае землю, Иван Спиридонович без дальнейших рассуждений решил:

— Денька два—три подежурим, если никто не придет, доведется без хозяев добираться до подвала.

Сидеть в сарае можно круглые сутки, но входить и выходить незаметно — только с наступлением сумерек.

В первой засаде остались Сурмач и Коган.

— На рассвете сменим, — пообещал Иван Спиридонович.

Лежали в темноте, ловили каждый шорох, каждый всхлип ночи. Тихо. Будто вымер мир. Нет ни людей, ни домов, ни распаханных полей. Только ночь… Вот такое тревожное чувство охватывает шахтера, когда у него гаснет лампа и он остается один на один с вязкой, как остывающая смола, глухой, словно кладбищенская стена, тьмою.

Но среди сарая вдруг появилось привидение. Именно привидение, иначе не назовешь человека, который оказался в сарае. Он прошел рядом с лежащим Сурмачом, его ноги были буквально в двух вершках от головы Аверьяна.

Схватить бы за них, повалить! Тут бы и K°ган подоспел. Но — нельзя. Надо выжидать, может, еще кто-то пожалует.

Нащупав в темноте лопату, ночной пришелец взял ее и по-прежнему тихо вышел во двор.

Что они делали в подкопе, Аверьян не видел, но по тяжелому дыханию работавших догадывался: расширяют вход.

Сурмач почувствовал, что сзади него стоит Борис Коган.

— Будем брать? — спросил он шепотом.

— Надо бы разведать, куда пойдут.

— Упустим! — тревожился Борис.

— Посты вокруг. Иван Спиридонович не позволит уйти…

На всякий случай надо быть готовым ко всему. Припали к двери, наблюдают, слушают.

Двое ночных работяг исчезли было в подкопе и не появлялись более часа. Но вот они вновь вылезли наружу. Каждый нес что-то тяжелое. Один, видимо, постарше, страдал одышкой: дышал тяжело, с присвистом. Что-то у него в горле клокотало и булькало.

Носильщики старались ступать тихо, но под двойной тяжестью похрустывали угольки, раскиданные вокруг при тушении пожара.

Сурмач понимал, что они свои ноши должны куда-то унести, и решил, что есть смысл проследить, куда именно, и взять при втором заходе (они же должны вернуться).

В это время один из идущих, видимо, оступился. Он вскрикнул. Ноша хряснула о землю. Носильщик повалился на бок и громко застонал, не в силах справиться с острой болью.

— Не поднимай шума! — потребовал второй.

— Нога… У-у, — замычал первый.

Тогда второй подхватил его под мышки и поволок к сараю.

Сурмач и Коган притаились. Но разве удержишь дыхание?

Сбросил бандит на кучу свежевыкопанной земли дружка и сразу почувствовал, что он здесь не один.

— Кто тут? — он метнулся было к выходу, по Сурмач преградил ему путь. Зная, вернее, угадывая, где в этот момент могут быть руки бандита (оружие из кармана достает), он попытался обхватить того чуть повыше талии и прижать руки к туловищу. Но просчитался. Бандит оказался опытным. Он подставил колено, и Сурмач в темноте ударился о него лицом. От неожиданности и тупой боли на мгновение опешил. Этого для бандита оказалось вполне достаточно, чтобы пнуть нападавшего чекиста в живот.

Перехватило дыхание. Аверьян раскрыл рот, как рыба, выброшенная на лед, хочет набрать в легкие воздуха, а не может.

Что рядом с ним случилось в следующее мгновение, он толком осознать не мог. Сплелись два тела. Это кинулся на помощь другу Борис. Потом загремели выстрелы. Один, второй, третий. Глухие, захлебнувшиеся… В упор!

«Борис! Бо-орь-ка-а!»

При вспышках выстрелов Сурмач сумел сориентироваться. Откуда силы взялись! Невероятно длинным прыжком настиг стрелявшего, схватил его за руку, вооруженную пистолетом, рванул на себя, подставил плечо… еще раз рванул вниз. Что-то хрустнуло. Что-то поддалось. Рука бандита сразу ослабела, повисла плетью а сам он дико заголосил:

— А-а-а-а!..

Истошный крик ударился с стены сарая, вырвался наружу и помчался по ночной сельской улице.

К ногам Аверьяна упал пистолет. Он отшвырнул его ногою подальше в сторону, в темноту.

Сурмач в пылу схватки не забывал, что в сарае есть еще второй человек. Он тоже вооружен. Аверьян ждал выстрела и невольно осторожничал, стараясь во время борьбы встать так, чтобы его противник очутился между ним и тем вторым, который будет стрелять.

Действительно, грохнул выстрел. Всего один. И тишина. В первое мгновение Сурмач даже не понял, в чем дело, но инстинкт подсказал, что второго выстрела уже не будет. Он не задумывался над тем, почему не будет, главное — можно не опасаться.

Вывернуть левую руку бандита за спину было уже легче, хотя тот еще пытался отбиваться. Но сломанная правая рука причиняла ему острую боль, и он как-то сразу скис, смирился.

Уже бежали к сараю на помощь чекисты во главе с Иваном Спиридоновичем и Алексей Пришлый со своими комнезамовцами.

— Вот… — прохрипел Сурмач, передавая бандита, который стоял на коленях, ткнувшись головой в твердый пол сарая.

Вспыхнула зажигалка в чьих-то узловатых пальцах.

На куче земли лежал с пистолетом в правой руке полный, какой-то весь очень круглый человек.

Дыбун подошел к нему, бесцеремонно приподнял голову мертвого за волосы, вившиеся на затылке, заглянул в лицо:

— В штабе у Семена Григорьевича крутился. Левашев не Левашев… Пришел к нам уже в самом конце.

Зажигалка продолжала чадить в сухопалой руке Дыбуна. Ее блеклый, угасающий свет не мог разогнать густой, многослойной темноты, скопившейся в сарае. Дыбун очертил вокруг себя зажигалкой круг, стараясь заглянуть в дальние уголки.