Здесь ничего не изменилось.

Та же горка, истоптанная ногами Джаны, на которой он имел обыкновение стоять. Те же скалы, за которыми я пытался укрыться, и недалеко от них куча человеческих костей, принадлежавших несчастному Маруту. Мы похоронили их на том же месте, где они лежали. Мы забрали, сколько могли, слоновой кости, нагрузили ею около пятидесяти верблюдов.

Конечно, здесь ее было значительно больше, но много клыков, пролежав на этом месте долгое время, было попорчено солнцем и непогодой и потому не имело почти никакой ценности.

Отправив слоновую кость в город Дитяти, который был снова восстановлен, мы лесом поехали в город Симбы, для безопасности выслав вперед разведчиков.

Он действительно был совершенно оставлен.

Никогда я не видел места, имевшего более пустынный вид.

Черные кенда оставили его таким же, каким он был раньше. Только на алтаре, находившемся на рыночной площади, лежала куча трупов тех воинов, которые умерли от ран во время отступления.

Двери домов были открыты. В них оставалось большое количество домашней утвари, которую черные кенда не могли забрать с собой.

Мы нашли много копий и другого оружия, владельцы которого были убиты и теперь не нуждались в нем.

За исключением нескольких умиравших от голода собак и шакалов, в городе не осталось ни одного живого существа.

Пустота города производила впечатление даже большее, чем кладбище слонов возле уединенного озера.

– Проклятие Дитяти сделало свое дело, – мрачно сказал Харут. – Сперва буря и голод, потом война, бегство и разорение.

– Это так, – ответил я. – Однако если Джана мертв и его народ бежал, где Дитя и многие из его народа? Что вы будете делать без бога, Харут?

– Каяться в своих грехах и ждать, пока Небо в свое время не пошлет другого, – печально отвечал Харут.

Эту ночь я проводил в том самом доме, где был заключен с Марутом во время нашего плена.

Я не мог уснуть, так как в моей памяти воскресло все происходившее в те ужасные дни.

Я видел огонь для жертвоприношения, горевший на алтаре, слышал рев бури, предвещавшей разорение черных кенда, и был очень рад, когда наконец наступило утро.

Бросив последний взгляд на город Симбы, я поехал домой через лес, в котором обнаженные ветви также говорили о смерти.

Через десять дней мы покинули Священную гору с караваном в сотню верблюдов.

Из них пятьдесят было навьючено становой костью, а на остальных ехали мы и эскорт под командованием Харута.

С этой слоновой костью, как и со всем связанным с Джаной, меня постигла неудача.

В пустыне нас застигла буря, от которой мы едва спаслись.

Из пятидесяти верблюдов, навьюченных слоновой костью, уцелело всего десять.

Остальные погибли и были занесены песком.

Рэгнолл хотел возместить мне стоимость потери, но я отказался, говоря, что это не входит в наши условия.

Белые кенда, вообще бесстрастный народ, а в особенности теперь, когда они оплакивали своего бога, не проявили никаких чувств при нашем отъезде и даже не простились с нами.

Только жрицы, прислуживавшие леди Рэгнолл, когда она играла среди них роль богини, плакали, прощаясь с ней, и молились, чтобы снова встретить ее «в присутствии Дитяти».

Переход через горы был очень труден для верблюдов. Но наконец мы перебрались через них, проделав большую часть дороги пешком.

Мы задержались на вершине хребта, чтобы бросить последний взгляд на землю, которую покидали, где в тумане все еще виднелась гора Дитяти.

Потом мы спустились вниз по противоположному склону и вступили в северную пустыню.

День за днем, неделю за неделей мы ехали по бесконечной пустыне путем, известным Харуту, который знал, где искать воду.

Мы ехали без особенных приключений (за исключением бури, во время которой была потеряна слоновая кость), не встретив ни одного живого существа.

В течение этого времени я был все время один, так как Харут разговаривал мало, а Рэгнолл и его жена предпочитали быть вдвоем.

Наконец спустя несколько месяцев мы достигли маленького порта на Красном море, арабское название которого я забыл и в котором было жарко, как в аду.

Вскоре туда зашло два торговых судна. На одном из них, шедшем в Аден, уехал я, отправившись в Наталь.

Другое шло в Суэц, откуда Рэгнолл и его жена могли отплыть в Александрию.

Наше прощание вышло столь поспешным, что, кроме обоюдных благодарностей и добрых пожелании, мы немного успели сказать друг другу.

Пожимая мне при прощании руку, старый Харут сообщил, что едет в Египет.

Я спросил его, зачем он едет туда.

– Чтобы поискать другого бога, Макумацан, – ответил он, – которого теперь после смерти Джаны некому уничтожать. Мы поговорим с тобой об этом, когда снова встретимся.

Таковы мои воспоминания об этом путешествии.

Но сказать правду, я тогда мало на что обращал внимание, потому что мое сердце скорбело о Хансе.