Мой стыд был так велик, что я едва не упал в обморок.

Точно сквозь туман я слышал различные восклицания.

– Господи! – воскликнул Рэгнолл.

– Allemagte![13] – повторил Хана.

– Дитя, помоги нам! – бормотал Харут.

Все смотрели на меня, как будто я был сумасшедшим.

Кто-то нервно засмеялся, и тотчас же все начали смеяться.

Даже стоявшие далеко черные кенда корчились от смеха, и я, Аллан Кватермэн, был предметом их насмешек!

Мне казалось, что я схожу с ума.

Внезапно смех прекратился.

Снова царь Симба начал что-то кричать о Джане, «неуязвимом» и «непобедимом», на что белые кенда отвечали криками «Колдовство! Околдованный!»

– Да! – вопил Симба. – Никто не может ранить бога Джану. Даже белый господин, которого вы привезли издалека, чтобы убить его.

Ханс вскочил на стену и, прыгая как ужаленная обезьяна, закричал:

– А где левый глаз Джаны? Не моя ли нуля вышибла его? Если Джана бог, почему он допустил это?

Потом он перестал прыгать и, подняв свое маленькое ружье Интомби, крикнул:

– Посмотрим, бог ли это, или простой слон.

Грянул выстрел, и одновременно с ним я увидел кровь, показавшуюся на шкуре Джаны в том самом месте, куда я безрезультатно целился.

Конечно, пуля из небольшого малокалиберного ружья была не в состоянии достать до сердца.

Вероятно, она пробила шкуру и застряла на глубине не более двух дюймов.

Однако она оказала свое действие на «неуязвимого бога».

Он поднял свой хобот и закричал от боли и ярости, потом повернул к своему народу и побежал таким шагом, что люди, державшие цепи, выпустили их и отлетели в стороны, а Симба и жрец едва удержались на его спине. Результат выстрела Ханса был настолько силен, что общее убеждение в околдованности Джаны исчезло, но это ставило меня в еще худшее положение, чем прежде, так как, очевидно, Джана был защищен от моих пуль исключительно недостатком моего умения стрелять. Ох, никогда в жизни я не испивал такой чаши унижения, как в этот несчастный час. Однако как могло случиться, что я при всем моем искусстве мог сделать четыре промаха подряд по такой горе? На этот вопрос я никогда не мог найти ответа.

К счастью, скоро общее внимание было отвлечено от меня, так как масса черных кенда с громкими криками пришла в движение.

Наступление началось.

XX. АЛЛАН ПЛАЧЕТ

Перед медленно двигавшимися вперед главными силами черных кенда шло около тысячи стрелков, из которых каждый был снабжен пучком метательных копий.

Когда они были ярдах в пятидесяти от нас, мы открыли огонь и уложили многих из них и из шедших за ними.

Но это не остановило их, да и что могли поделать пятьдесят ружей против целой орды храбрых дикарей, у которых, казалось, не было страха смерти.

Вскоре их копья начали падать среди нас, ранив нескольких.

Большого ущерба они не могли нам нанести, так как мы стояли под прикрытием стен.

Мы стреляли, заряжали и снова стреляли, сметая первые ряды, но на их месте появлялись все новые и новые. Наконец по команде стрелки, исключая убитых и раненых, укрылись за подходившими все ближе и ближе главными силами, которые теперь находились ярдах в пятидесяти от нас.

После минутной паузы снова раздалась команда, и три первых плотных ряда бросились на нас.

Мы дали залп и, как было раньше условлено, отошли назад за следующую линию укреплений, откуда продолжали поддерживать огонь.

Теперь вступил в дело главный отряд белых кенда под командованием Рэгнолла и Харута.

Враги, перебравшиеся через первую стену, только что оставленную нами, встретились с нашими копейщиками в тесном месте между двумя стенами, где численное превосходство не давало большого преимущества. Здесь произошел ужасный бой.

Потери нападающих были очень вешки, так как, завладев одним рядом укреплений, они через несколько ярдов наталкивались на новый ряд защитников, которых можно было принудить к отступлению весьма дорогой ценой.

Так продолжался бой часа два или более.

Чтобы сломить оказываемое нами отчаянное сопротивление, черные кенда (я должен сказать, что сражались они превосходно) масса за массой обрушивались на нас, устилая свой путь сотнями убитых и раненых.

Между тем я со своими стрелками осыпал их градом пуль до тех пор, пока запас патронов не начал истощаться.

В половине восьмого утра нам пришлось отступить за последнее наружное укрепление, находившееся как раз у восточных ворот храма, в тоннеле, проходившем через скалу из застывшей лавы.

Трижды бросались на нас черные кенда, и трижды мы отбивали их, пока ров перед стеной почти доверху не наполнился павшими.

Едва им удавалось взобраться на стену, как наши копейщики пронзали их своими длинными копьями или стрелки поражали пулями.

Характер местности допускал только прямую фронтальную атаку.

Наконец враги были вынуждены прекратить на некоторое время нападение и отступить.

Но вскоре, отдохнув и получив подкрепление, они с криками и пением военных песен снова бросились вперед.

Две тысячи врагов, как поток, устремились на нас. Но мы отбили их атаку. Они бросились во второй раз, но мы снова отбили их.

Тогда они изменили план нападения.

Остановившись среди мертвых и умирающих у основания стены, построенной из камней и земли, они начали подкапывать ее.

Нам трудно было помешать им, так как всех, кто показывался из-за стены, они осыпали тучами копий.

Через пять минут они устремились в пробитую брешь. Тщетно мы пытались задержать этот натиск, так велико было число врагов.

Несмотря на отчаянное сопротивление, мы были отброшены к воротам храма и укрылись в его нервом дворе.

Нам едва удалось запереть ворота, которые тотчас же были забаррикадированы камнями и землей.

Но это помогло ненадолго.

Враги натаскали хвороста и сухой травы к сделанным из кедрового дерева воротам и подожгли их.

Пока они горели, мы совещались.

Дальше отступать было некуда, так как во втором дворе, где находились женщины и дети и лежали запасы хлеба, не оставалось места для боя.

Только здесь, на первом дворе, мы должны были удержаться и либо победить, либо умереть.

До этого времени наши потери по сравнению с черными кенда, потерявшими свыше двух тысяч человек, были незначительны.

У нас насчитывалось около двухсот человек убитых и приблизительно столько же раненых. Следовательно, в нашем распоряжении оставалось около тысячи шестисот бойцов, что было значительно больше, чем могло сражаться в этом тесном месте.

Поэтому мы пришли к такому решению: триста пятьдесят лучших воинов должны защищать храм, пока не падут.

Остальные (больше тысячи) ушли во второй двор, где находились женщины и дети.

Они должны были проводить последних тайными тропинками к месту, где стояли верблюды, и бежать с ними, куда смогут.

Мы надеялись, что победив, черные кенда будут слишком утомлены, чтобы преследовать их по равнине до отдаленных гор.

Это было отчаянное решение, но у нас не оставалось другого выбора.

– А моя жена? – хрипло спросил Рэгнолл.

– Пока храм стоит, она должна оставаться в нем, – отвечал Харут, – но когда все будет потеряно и я паду, ты, белый господин, войди в святилище, возьми ее и Дитя из слоновой кости и беги за другими. Я возлагаю на тебя обязанность: под страхом проклятия Неба не допусти, чтобы Дитя попало в руки черных кенда. Сперва сожги его огнем или преврати в прах камнями. Кроме того, я отдал приказание в последнюю минуту поджечь навесы, устроенные над запасами хлеба, чтобы враги, избежавшие наших копий, умерли от голода.

Тотчас же все приказания Харута, который был к тому же кем-то вроде президента этой республики, были беспрекословно исполнены.

Я никогда и нигде не виден более совершенной дисциплины, чем у этого бедного народа.

Отряд за отрядом воинов, назначенных сопровождать женщин и детей, исчезал за воротами второго двора. Каждый уходивший оборачивался и салютовал оставшимся копьем.