Участие Новикова в занятиях комиссии имело, по всем вероятиям, большое влияние на его последующую деятельность. Тут перед ним открывались разнообразные вопросы русской жизни, высказывались различные мнения участников комиссии; он знакомился с русским судоустройством, с положением и бесправием крестьян; словом, перед ним развернулась полная картина русской жизни, со всеми ее темными сторонами и невежеством не только низших, но и высших классов. Мысль его невольно должна была сосредоточиться на двух вещах: на необходимости просвещения и борьбы с дикостью и невежеством средствами сатиры, для которой русское общество давало обильный материал.

Русская жизнь представляла в то время пеструю картину, где внешний блеск, стремление к европейской образованности, увлечение новыми идеями энциклопедистов перемешивались с крайним невежеством, распущенностью и грубостью нравов, суеверием, ханжеством и самой возмутительной жестокостью.

Старые устои жизни не хотели уступать новым требованиям, отчасти в силу привычки, рутины, а отчасти и потому, что это новое, шедшее на смену старому, являлось иногда в таких комически уродливых формах, что могло скорее отталкивать, чем привлекать людей более серьезных. Встречались, конечно, и тогда уже просвещенные люди, но их было еще очень немного; большинство же коснело в невежестве, представляя из себя или круглых неучей, смотревших недоверчиво и даже враждебно на всякие новшества, или невежд, прикрытых европейским лоском, стремившихся перенять у французов все, начиная с модных идей энциклопедистов и легких нравов и кончая прической и туалетами.

Высший класс нашего общества жил в то время совсем по-европейски: меблировали квартиры, ели, пили, вели себя на балах, как европейцы, а между тем немногие даже из сиятельных вельмож хорошо знали русскую грамоту. Грибовский, статс-секретарь императрицы в последние годы ее царствования, говорит, что из всех современных ему вельмож только двое знали русское правописание: князь Потемкин и граф Безбородко. О чиновниках, офицерах, вообще о служащих средних классов нечего было и говорить. Для поступления на службу не требовалось почти никакого образовательного ценза, никаких соответствующих познаний.

Такое невежество являлось у нас, конечно, результатом скверного воспитания, которое давалось тогда нашему юношеству. Воспитание это было двоякого рода: в первом случае наши дворянские сынки вырастали на лоне природы, не утруждая себя никакими занятиями, кроме, пожалуй, грамоты, преподавателями которой являлись дьячки, отставные солдаты, писари и прочий грамотный или, лучше сказать, полуграмотный люд, случайно занесенный судьбою в помещичью усадьбу. Мы знаем, что так выучился грамоте Новиков, так же учились и Карамзин, и Державин, и Иван Иванович Дмитриев, и многие другие, впоследствии знаменитые люди, которые стали знаменитыми, конечно уж не благодаря воспитанию, а вследствие особенных выдающихся личных свойств и самостоятельного труда. Как бы там ни было, они все равно благодаря своей личной талантливости не затерялись бы в толпе; но зато сколько же Митрофанушек выходило из наших помещичьих семей благодаря подобному “воспитанию”! Но если не привлекателен Митрофанушка, то еще менее привлекательны и в то же время более жалки типы вроде Иванушки, данного нам Фонвизиным в комедии “Бригадир”, и Фюрлюфюшкова, выведенного Екатериною в комедии “Именины г-жи Ворчалкиной”. Невежественные Иванушки и Фюрлюфюшковы, презирающие все русское, говорящие на каком-то особом полурусском, полуфранцузском языке и ставящие едва ли не выше всего в жизни уменье хорошо в жизни одеться и причесаться по моде, являются продуктами воспитания другого рода, при котором в роли воспитателей фигурировали гувернеры-иностранцы и чаще всего французы. Весьма редко воспитателями подобного рода являлись люди, достойные носить звание педагога. В большинстве же случаев на эту роль попадали проходимцы, покидавшие свое отечество или вследствие каких-нибудь темных и неблаговидных поступков, за которые им пришлось бы у себя дома нести ответственность, или просто потому, что в России они, ничего не зная и не делая, могли выгодно устроиться. По невежеству своему наши помещики не могли оценить познаний учителя, которому они поручали детей, и потому в учителя мог попасть всякий, лишь бы он был иностранцем. По сообщениям Порошина (воспитателя цесаревича Павла Петровича), к одному московскому дворянину нанялся чухонец, выдававший себя за француза, и научил его детей чухонскому языку.

Можно ли удивляться, что при том невежестве, в котором пребывало наше общество, в нем царили суеверие, ханжество, разврат и жестокость? Религия представлялась для большинства одной лишь формой, лишенной всякого содержания, и очень мало способствовала смягчению сердец, а постоянная праздность и совершенно бесправное положение крепостных крестьян давали полный простор для разгула страстей и для жестокости наших помещиков. Взгляды на брак и на любовь были в то время самые низменные. Взаимные измены супругов не только не осуждались в обществе, но считались как бы в порядке вещей, и на любовь смотрели с самой грубой, чувственной точки зрения. Можно сказать, что большинство нашего дворянства XVIII века было почти чуждо истинным духовным интересам и преследовало в жизни одну цель – наслаждение, понимая его в самом грубом, почти исключительно физическом смысле, и нисколько не думая о том, какой ценой оно покупается. Оно жило, развратничало и веселилось…

Окончив работать в комиссии, Новиков вернулся в Петербург. К этому времени в нем уже, вероятно, созрело решение посвятить свои силы литературе и отечественному просвещению. В 1768 году, будучи произведен в прапорщики лейб-гвардии Измайловского полка, он вышел в отставку поручиком армии.

Еще раньше, по достижении совершеннолетия, Николаю Ивановичу и брату его Алексею, за выделом матери и сестер, досталось около 400 душ: 250 в Мещовском уезде Калужской губернии, небольшая деревня в Дмитровском уезде Московской губернии и 130 душ в Коломенском, а вместе с тем Авдотьино и дом в Москве.

В 1769 году Новиков впервые выступил на поприще просветительной деятельности, которая продолжалась более двадцати лет и благодаря которой имя Новикова заняло почетное место в ряду благороднейших и полезнейших деятелей нашего отечества.

Мы можем разделить эту деятельность на два периода: первый продолжался от 1769 до 1779 года. В течение его Новиков занимается изданием в Петербурге сатирических журналов, а также собиранием и изданием материалов по отечественной истории и литературе. К этому же периоду относится начало издания журнала “Утренний свет”, религиозно-нравственное направление которого свидетельствует о вступлении Новикова на путь масонства.

Ко второму периоду, длившемуся от 1779 до 1791 года, относится типографская и издательская деятельность его в Москве.

Первый из этих периодов совпадает с очень важным моментом в истории нашего отечества, вполне благоприятствовавшим литературной деятельности. С одной стороны, ей покровительствовала императрица, находившаяся тогда в самом разгаре своих либеральных стремлений и сознававшая яснее, чем кто-либо, насколько Россия была невежественна и насколько она отстала от Западной Европы. Желая сблизить нас с Европой, она не только допускала к нам приток новых идей из Франции, не только покровительствовала поездкам наших молодых дворян за границу и знакомству их с Европой, но старалась и Европу познакомить с нами. Знаменитый “Наказ” был переведен у нас, по желанию императрицы, на иностранные языки, чтобы сделать его доступным для западных держав. Между прочим, он был послан в немецком переводе самой Екатериной Фридриху II, королю прусскому.

Императрица переписывалась с Дидро, Вольтером и даже пригласила Д’Аламбера в воспитатели к цесаревичу. Конечно, Д'Аламбер отказался, но императрица доказала этим, насколько она сочувствовала тогда идеям энциклопедистов. В России она склонна была также приветствовать и ободрять всякий талант, появлявшийся в литературе.