В конце царствования Екатерины поэт едва не подвергся действительным неприятностям за оду «Властителям и судиям», включенную им в тетрадь стихотворений, поднесенную государыне в 1795 году. Это переложение псалма Давида. Стихотворение напоминает земным владыкам о правде, но в то же время велит народам почитать их избранным от Бога и повиноваться. Однако слова: «неправда потрясает троны» и некоторые другие позволили врагам Державина внушить Екатерине, напуганной террором, что тот же самый псалом был переложен якобинцами и пет на парижских улицах. Екатерина стала выказывать к поэту холодность. Шепотом говорили, что велено даже допросить его; в то время уже действовала снова Тайная канцелярия со всем арсеналом и с Шешковским во главе. К счастью, Державин узнал обо всем вовремя. На обеде у графа А.И. Мусина-Пушкина один из гостей спросил его:

– Что ты, братец, пишешь за якобинские стихи?

– Царь Давид, – сказал Державин, – не был якобинцем.

Вслед за тем он написал записку под названием «Анекдот» и распространил при дворе. Здесь он рассказал легенду об Александре Македонском и его враче, применив ее к себе и Екатерине. Записка дошла до императрицы, произвела хорошее действие и спасла поэта.

Любопытно, что ода написана была давно, переделывалась несколько раз и, направленная сначала против некоторых лиц под влиянием личного неудовольствия, приняла в конце концов общий характер. Последняя строфа несомненно заключала в себе отголосок пугачевщины: знатные не внемлют… Грабежи, коварства, мучительства и бедных стон смущают, потрясают царства и в гибель повергают трон.

Приближение к Екатерине упрочило и славу поэта. В 1792 году был напечатан немецкий перевод «Видение Мурзы» придворного ученого и воспитателя Шторха. Ни один из живущих в то время поэтов не имел, по его мнению, столько шансов на бессмертие, как Державин.

Со своей стороны Державин не оставался в долгу перед отличавшими его и, громя пороки знатных анонимов, аккомпанировал концу екатерининского века, кладя на струны своей лиры имена Суворова, Зубова, Нарышкина, Орлова и других.

Лирическое творчество его при Екатерине завершилось написанием «Памятника». Искусно переделав оду Горация, поэт признал здесь свое значение и удачно определил черты своей поэзии. Оригинальность формы уничтожает упрек в подражательности:

Поэзия Державина, говорит Шевырев, это сама Россия екатерининского века, с чувством исполинского своего могущества, со своим торжеством и замыслами на Востоке, с европейскими нововведениями и с остатками старых предрассудков и поверий; это Россия пышная, роскошная, великолепная, убранная в азиатские жемчуга и камни, и еще полудикая, полуварварская, полуграмотная. Такова поэзия Державина во всех ее красотах и недостатках.

Пророчество это осуществилось. Поэзия Державина в лучших ее проявлениях есть отражение царствования Екатерины и памятник ему.

«В продолжение восьми часов царствования вступившего на престол всероссийского самодержца (Павла) весь порядок правления, судопроизводство, словом, все пружины государственной машины вывернуты, столкнуты, все опрокинуто вверх дном и оставалось в этом положении четыре года. Одним росчерком пера уничтожено 230 городов! Места государственных сановников вверены людям безграмотным… они, кроме Гатчино и казарм там, в которых жили, ничего не видели, с утра до вечера маршировали, слушали бой барабана и свист дудки! Бывшему у генерал-аншефа Апраксина в услуге лакею Клейн-Михелю повелено обучать военной тактике фельдмаршалов. Да, шесть или семь находившихся в Петербурге фельдмаршалов сидели около стола, вверху которого председательствовал бывший лакей и исковерканным русским языком преподавал так называемую тактику военного искусства воинам, в бою поседевшим». Екатерининских фаворитов постигла опала; напротив, курьеры поскакали в дальние углы возвращать ее опальных и привозили их во дворец иногда полуживыми вкусить милости нового царя. Державин не пострадал; наоборот, Павел обласкал его и велел быть в своем совете. Состав членов этого высшего совещательного собрания, учрежденного Екатериной, теперь переменился. Неугомонный поэт назначение «правителем дел» совета понял в том смысле, что он должен быть в нем первым лицом и руководить решениями. Возбудив этим неудовольствие и несогласие членов, он стал допытываться у императора, что ему делать, стоять или сидеть, и чем быть, и просил инструкции. Павел отвечал: «Хорошо, предоставьте мне»; Державин, не смущаясь этим, продолжал настаивать, пока вспыльчивый и страшный в гневе Павел не позвал людей и, ругая Державина, не крикнул ему: «Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу!» Несколько дней спустя последовал любопытный указ Сенату: «Тайный советник Гавриил Романович Державин, определенный правителем канцелярии нашей, за непристойный ответ, им пред нами учиненный, отсылается к прежнему его месту».

В обществе ходили разные слухи о падении Державина; родные его печалились, но сам он не пал духом и прибег к своему оружию, решив «вернуть благоволение монарха посредством своего таланта». Ту же службу, что некогда «Изображение Фелицы», сослужила ему теперь ода на 1797 год – хвалебная песнь на восшествие Павла на престол. «Правда, что побуждения к написанию ее, даже и с тогдашней точки зрения, одобрить нельзя, – замечает Я.К. Грот. – Впоследствии Державин сам почувствовал несообразность этой оды с дальнейшим ходом дел: он не решился включить ее в московское издание своих сочинений, и ода, хотя уже набранная в конце тома, не появилась в нем». Поэт достиг цели. Государь принял его милостиво и разрешил пускать в дворцовую залу, куда вход был ему запрещен в это время.

До конца царствования Павла Державин оставался в милости: получал различные поручения, дела по опекам и третейским судам, командировки и прочее, но государь отклонил его личные доклады. «Он горяч, да и я; так мы, пожалуй, опять поссоримся, пусть лучше доклады идут через тебя», – говорил он генерал-прокурору Обольянинову. Вслед за командировкой в Белоруссию, где свирепствовал тогда голод, Державин получил должность президента коммерц-коллегии, а затем, обойдя как-то приятеля своего Васильева, назначен был на его место государственным казначеем. В «Записках» своих он хвалится, впрочем, тем, что спас Васильева, дав ему время скрыть грехи своего управления финансами. Дело, однако, возникло, враги Васильева старались его погубить в угоду любимцу Павла Кутайсову; за него вступился горячо наследник престола. Державин, как сам сознается, «балансировал на ту и другую сторону». Дело было накануне воцарения Александра, и в самый день вступления его на престол особым указом повелено Васильеву вступить во все прежние его должности, а Державину «остаться в Сенате». Так окончилась деятельность его в недолгое царствование Павла.

Не оставляя лиру, Державин продолжал вести как бы поэтическую хронику важнейших современных событий, политических и придворных.

В пьесе «Развалины» откликнулся он, хотя и много времени спустя, на кончину Екатерины; запустение любимого ею Царского Села, военные экзерциции на лужайке, где некогда кипели «шумные забавы» и беседовали философы, – все наводило на печальные размышления и будило воспоминания. В царствование Павла умерли И.И. Шувалов, Румянцев-Задунайский, Л.А. Нарышкин, Безбородко и Суворов. Последний успел еще совершить переход через Альпийские горы и другие подвиги, воспетые Державиным, но в начале царствования был в опале, жил сосланный в своей деревне, и Державин сказал: