Я вздрогнула, на мгновение похолодев. Применим ли в этом случае закон о кровопролитии? Скорее всего, да, подумала я, мрачно выплескивая очередное ведро воды на мертвое тело… и вряд ли тут будут учитывать количество этой самой пролитой крови.

Чертова баба, думала я о покойнице, стараясь скрыть раздражение под бесполезной жалостью. Я ничего не могу сделать для нее, разве что немного прибрать тот беспорядок, что она оставила за собой, — во всех смыслах этого слова. И, возможно, я могу еще попробовать защитить другую участницу этой трагедии: несчастную женщину, невольно совершившую убийство, в то время как она хотела всего лишь помочь, и которая теперь могла заплатить за ошибку собственной жизнью.

Я видела, как в руках Джейми появилась откуда-то винная фляжка; они с Фархардом Кэмпбеллом время от времени передавали ее друг другу, погруженные в какое-то обсуждение; они поглядывали то в сторону лесопилки, то в сторону реки или города.

— У вас нет ли какого ненужного гребешка, мэм, чтобы я могла ее расчесать?

Вопрос Федры вернул мое внимание к тому делу, которым мы с ней занимались. Федра сидела возле трупа на корточках, пытаясь пальцами расправить перепутанные волосы.

— Уж наверное, ей бы не понравилось, что ее закопают в землю в таком вот виде, этой бедной девочке! — сказала Федра, покачивая головой.

Я подумала, что Федра едва ли намного старше покойницы, и что для трупа в общем-то не имеет значения, хорошо ли его причешут и обмоют. И тем не менее я достала из кармана маленькую расческу из слоновой кости, и Федра принялась расчесывать волосы трупа, что-то негромко приговаривая.

Мистер Кэмпбелл собрался уезжать. Я слышала, как скрипнула его коляска, как зазвенела сбруя лошадей, а потом некое недовольное фырканье, когда кучер взбирался на свое место. Мистер Кэмпбелл взглядом нашел меня и отвесил глубокий поклон, сняв шляпу. Я в ответ присела в реверансе, и с облегчением посмотрела вслед экипажу.

Федра тоже ненадолго бросила свое занятие и таращилась на удалявшуюся коляску.

Потом она что-то едва слышно проворчала и плюнула в пыль. Она сделала это не со зла; это было всего лишь нечто вроде заклинания для защиты от черных сил, мне уже приходилось такое видеть. Потом она посмотрела на меня.

— Мистеру Джейми лучше бы найти эту самую Полину до заката. В сосновых лесах дикие звери водятся, а мистер Юлисес говорил, что за эту женщину мисс Джокаста выложила две сотни фунтов, когда ее покупала. А она же совсем здешнего леса не знает, эта Полина, ее ведь прямо из Африки привезли, года еще не прошло.

И без дальнейших комментариев Федра склонила голову и вернулась к делу; ее пальцы, темные и подвижные, мелькали, как паучьи лапы, в светлых шелковых волосах покойной.

Я тоже возобновила работу, с некоторым ужасом осознав, что сеть событий, в которую угодил Джейми, захватила и меня тоже. Я не стояла в стороне, как мне до того казалось, да и не смогла бы, если бы даже захотела.

Федра помогла мне разузнать насчет Полины не потому, что она мне доверяла или любила меня, а потому, что я была женой хозяина. Полину необходимо было найти и спрятать. И Джейми, как полагала Федра, конечно же найдет Полину и спрячет, — она ведь была его собственностью; ну, или собственностью Джокасты, что в глазах Федры было в общем одно и то же.

И вот наконец незнакомку, вымытую и причесанную, уложили на старую льняную простыню, которую я специально прихватила с собой, чтобы использовать в качестве савана. Федра не только расчесала волосы умершей, но и заплела их в косы. Я взяла большой каменный кувшин с травами. Я прихватила их скорее по привычке, чем осознанно, но теперь была рада, что они тут; и не столько потому, что они могли замедлить процесс разложения, а потому, что они были единственным из доступных — и необходимым — элементом ритуала.

Мне теперь трудно было соотнести вот этот окоченевший, воняющий ком мертвой плоти с маленькой холодной рукой, цеплявшейся за мою руку; с тем горячечным шепотом, что раздавался в пышущей жаром тьме: «Расскажи…» Но мне никуда было не деться от воспоминаний о ней, от ощущения последних капель живой крови, обжегших мою руку, — все это куда более живо вставало передо мной, чем лишенное мыслей и ощущений тело, обнаженное руками чужаков.

Священника ближе, чем в Галифаксе, было не найти; ей предстояло лечь в землю без отпевания… да и зачем оно было ей? Похоронные ритуалы существуют для того, чтобы хоть отчасти утешить тех, кто понес потерю. Но вряд ли кто-то станет горевать по этой женщине, подумала я; ведь если бы у нее был кто-то близкий — родители, муж, или хотя бы возлюбленный, — она не лежала бы сейчас вот тут, мертвая.

Я не была с ней знакома, мне не будет ее не хватать, — но я ее оплакивала; ее и ребенка. И, скорее ради себя самой, чем ради умершей, я опустилась на колени возле тела и разбросала по нему травы: душистые и горькие, листья душистой руги и цветки иссопа, и розмарин, и тмин, и лаванду… Подношение от живых — мертвому… маленький знак памяти.

Федра в молчании наблюдала за мной, также стоя на коленях. Потом протянула руку и нежно, осторожно накрыла саваном лицо женщины. Джейми подошел ближе и наблюдал за нами. Когда все было закончено, он, не говоря ни слова, нагнулся и поднял ее, чтобы отнести в фургон.

Он молчал и тогда, когда я взбиралась на сиденье впереди и усаживалась рядом с ним. Потом дернул за поводья и прищелкнул языком.

— А теперь нам надо отыскать этого сержанта, — сказал он.

Но, конечно, сначала нужно было решить другие проблемы. Мы вернулись в Речную Излучину, и Джейми тут же исчез, отправившись на поиски Дункан, а заодно чтобы переодеться, — а я пошла проверить своего пациента и доложить Джокасте об утренних событиях.

Но оказалось, что мне ни к чему было беспокоиться по обоим поводам; Фархард Кэмпбелл уже сидел в утренней гостиной, попивая чай с Джокастой. Джон Майерс, чья филейная часть была укутана в плед Камерона, растянулся во весь свой рост в зеленом бархатном шезлонге, бодро перемалывая лепешки. Судя по непривычной чистоте голых ног, торчавших из пледа, кто-то набрался храбрости и, воспользовавшись бессознательным состоянием Майерса прошлой ночью, устроил ему хорошую ванну.

— О, дорогая! — Голова Джокасты повернулась на звук моих шагов, тетушка улыбнулась, — но я заметила тонкие тревожные морщинки, залегшие между ее бровями. — Садись детка, перекусить немножко. Тебе совсем не пришлось отдохнуть этой ночью… да и утро было страшноватым, похоже.

Я могла в равной степени и развеселиться, и почувствовать себя оскорбленной, услышав, что при всех нынешних обстоятельствах меня называют «деткой», — это звучало уж слишком странно.

Но я просто с благодарностью опустилась в кресло и позволила Юлисесу налить мне чашку чая, гадая тем временем, что именно Фархард успел рассказать Джокасте — и что именно знает он сам.

— Ну, как вы себя чувствуете сегодня? — спросила я своего пациента. Он, похоже, пребывал в удивительно хорошем состоянии, особенно если учесть количество спиртного, выпитого им накануне. Цвет лица у него был отличный, аппетит — тоже, судя по количеству крошек на тарелке, стоявшей рядом с ним.

Майерс сердечно кивнул мне, щелкнув челюстью, и проглотил непрожеванный кусок.

— Просто чудо как хорошо, мэм! Уж я вам так благодарен! Вот только немножко побаливает тут, — он осторожно похлопал ладонью по пострадавшей части своего тела. — А всего приятнее было увидеть, что там теперь ничего лишнего нет. Мистер Юлисес был так добр, что принес мне зеркало, — пояснил Майерс. И покачал головой, соорудив благоговейное выражение лица. — В жизни не видал себя с той стороны! Волос-то сколько, можно подумать, мой папаша был медведем!

Он благодушно расхохотался при этих словах, а Фархард Кэмпбелл постарался скрыть улыбку, поднеся к лицу чашку с чаем. Юлисес отвернулся, собираясь унести поднос, но я заметила, как дернулся уголок его рта.