Но у Бенони была ещё одна ужасная причина прийти в отчаяние: сегодня выложили для всеобщего ознакомления ежегодный налоговый реестр, и с Бенони обошлись в нём без всякого почтения: его не причисляли более к состоятельным налогоплательщикам.

Прочитав это, Бенони побледнел как полотно, и ему показалось, будто люди мерят его сочувственными взглядами. Тогда он засмеялся и сказал: «Вот и слава Богу, что мне больше не надо платить налоги», — но огорчился до того, что даже губы у него задрожали. Возвращаясь из церкви домой, он решил отыскать налогового инспектора и выразить ему свою благодарность, он даже засмеётся, пожмёт руку инспектору за то, что его, Бенони, освободили от налога на состояние, ха-ха.

Его нагнал Арон из Хопана. Бенони нахмурил брови; всего лишь несколько месяцев назад только наиболее состоятельные люди позволяли себе перехватывать Бенони Хартвигсена посреди дороги и навязываться ему в провожатые. Когда Арон сказал «Мир вам!»., Бенони сухо ответил: «Добрый день!»., чтобы хоть так показать, что Арон ему не ровня.

Арон заводит разговор про ветер и про погоду, как здесь принято, и только после этого переходит к делу: не может ли Хартвигсен подсобить его горю. Какое горе-то?

Да вот этот процесс. Адвокат Арентсен заполучил его первую корову, а теперь, считай, и вторая на него отписана. Но насчёт второй коровы жена сказала «Хватит!».. Она её живьём со двора не выпустит.

— Уж и не знаю, как тебе помочь, — сказал Бенони, хоть и с трудом, но принижая самого себя. — Ты ведь и сам нынче видел в налоговом реестре. Я считаюсь человеком без состояния, хе-хе.

— В жизни такой чепухи не слышал. У кого ж тогда и есть состояние?.. — И тут Арон заговорил о своих горах: не пожелает ли Хартвигсен откупить у него горы.

— Почему ты их мне предлагаешь, твои горы?

— А кому ж ещё, как не вам? Я пришёл к тому, кто наделён властью. Я уже и с адвокатом про эти благодатные горы говорил, но у него власти нет, я говорил про них с Маком, но и у него тоже нет.

Заслышав это, Бенони сказал:

— Ладно, я подумаю. А со смотрителем ты разговаривал?

Со смотрителем?! Он переслал камни одному профессору в Христианию, по моей просьбе, и получил ответ, что в них есть свинцовая руда и серебро. Больше смотритель ничего для меня сделать не может. Вы — единственный человек, у кого есть власть.

Да, да, — говорит Бенони, перебрав в голове несколько торопливых мыслей, — для меня несколько грошей погоды не делают, за этим дело не станет. Я куплю горы.

— Буду по гроб жизни вам обязан.

— Приходи ко мне завтра с утречка, — отрывисто, в подражание Маку, говорит Бенони и кивает точно так же, как это делает Мак.

На том и порешили.

День спустя Бенони ещё раз переговорил со смотрителем Шёнингом.

Дряхлый старик был горд и доволен, что его мнение сыграло хоть какую-то роль; так ли, иначе ли, но эти горы, которые он исходил за много лет вдоль и поперёк, перейдут в другие руки, произойдёт какая-то перемена, его идея впредь не будет лежать мёртвым грузом. Смотритель велел хорошенько заплатить за эту четверть мили, выложить не меньше десяти тысяч.

Но оба они, и Арон из Хопана, и Бенони, были люди благоразумные и понимали, что смотрителя занесло. Бенони оставался самим собой и покупал горы не просто так, правда, в рудах и серебре он мало что смыслил, но, если приложить руки и немного денег в придачу, на участке вдоль моря и общинного леса можно будет сделать отличную сушильню для рыбы. Может, когда-нибудь ему доведётся закупить на собственные средства груз рыбы у Лофотенов, тут-то ему и понадобится своя сушильня.

С Ароном они сошлись на ста талерах за горы и за лесок, росший на них. Помощник ленсмана составил купчую.

Но когда пришёл срок выкладывать деньги, Бенони вдруг ощутил себя вроде как благодетелем и опекуном Арона и поэтому сказал:

— Только чтоб эти деньги не уплыли во двор пономаря, к адвокату, понимаешь? Это тебе не по карману.

— Гм-гм... Что касается... Отдать все деньги? Боже меня сохрани!

— А под какой заклад ты отдал корову?

— Двенадцать талеров.

Бенони отсчитывает двенадцать талеров и передаёт Арону:

— Вот это пусть будет Николаю, и на этом твой процесс окончен.

После чего Бенони отсчитывает восемьдесят восемь талеров и заворачивает их в бумажку со словами:

— А вот это не для Николая.

Арон из Хопана знал, какая связь существует между Бенони и Розой, женой адвоката, поэтому, принимая деньги, он сказал:

— Не для Николая, нет и нет.

— Посмотрим, как ты сдержишь слово.

До чего ж было приятно давать советы, и быть Маком, и пользоваться уважением людей! И пусть Арон рассказывает дальше, что сказал и что сделал Бенони Хартвигсен...

А помощник ленсмана прихватил купчую, чтобы засвидетельствовать её в суде.

XXI

Бенони никак не мог справиться с тем, что называл «мрак в голове». Со времени их последнего прощания весной, на дороге, он ни разу не видел Розы. Где она только пропадала? Конечно, он желает ей счастливого пути, но то, что она глаз не кажет в церковь, не встречается ему на дороге, не бывает в Сирилунне, как в былые дни... А ведь старый пономарь умер, так что и за больным ходить ей теперь не надо. А впрочем, какое ему дело до Розы.

И хотя Бенони побывал у сборщика налогов и чего-то перед ним изображал, налоговое управление не удостоило Бенони чести стоять в списке налогоплательщиков. Просто заговор какой-то, они хотят придавить его к земле, отбросить к тем, кто прежде был ему ровня.

Недобрые дни и ночи переживал Бенони. Бог весть, может, люди и правы, когда говорят, что дела его идут под гору. Уж чего он только не выдумывал, чтобы доказать людям свою зажиточность, — и всё без толку: он просил очистить свою трубу от жирной жарочной сажи, всадил уйму денег из своей жалкой наличности в гору, которая ему навряд ли когда понадобится, мало того — из чистого бахвальства купил алмаз для резки стекла. Люди всё равно думают, что Бенони долго не продержится и что в один прекрасный день Мак из Сирилунна купит его за долги. Я влачусь, как вол под ярмом, подумал Бенони на библейский лад, а если на мирской, то он думал примерно так: меня относит в сторону.

Настал сочельник. Бенони сидел дома. Не как в прошлом году, когда его звали Хартвигсеном и приглашали к Маку. Но пусть великий Мак из Сирилунна поопасётся! Срок деньгам, этим самым пяти тысячам талеров, уже истёк тому несколько недель, но Бенони умышленно не пошёл требовать их, чтобы сперва поглядеть, пригласят ли его на сочельник в Сирилунн. Бенони больше не думал о том, чтобы щадить Мака, и вовсе не ради Мака он терпел, а вот Роза почти наверняка будет там в сочельник... Хотя, с другой стороны, какое ему дело до Розы?!

Бенони начинает разводить экономию по отношению к самому себе. Он ухлопал столько наличности, что не сегодня завтра ему придётся просить Мака, чтобы тот открыл ему кредит в лавке. Но он стремится по возможности отодвинуть этот день как можно дальше. Сперва он наливает в чашку сливки и только потом льёт сверху кофе, чтобы зря не размешивать серебряной ложкой. Потом он посыпает свечу солью вокруг фитиля и произносит: «Ну, пусть горит во имя Христово!». Но соль-то он сыплет затем, чтобы свеча горела как можно дольше. Потом одиноко садится за стол, ест приготовленную еду и выпивает пару рюмочек. Покончив с трапезой, он читает молитву и опять выпивает рюмочку-другую, затем он поёт псалом. А больше, собственно, и делать нечего.

А Роза-то небось сидит в Сирилунне и играет на новом пианино. У неё такие мягкие ручки, у Розы...

Бенони роняет голову на стол и задремывает. Но присоленная свеча трещит и плюётся и время от времени стреляет, что снова его будит. Тогда он в тысячный раз начинает размышлять о своей жизни, и о Розе, и о своей наличности, и о богатом убранстве дома, и о неводе. Да, да, ему явно грозит разорение. Попутно вспомнив про горы, недавно откупленные у Арона, он решает, что горы эти увеличат его достояние, его имущество, а больше от них ждать нечего. Ладно, раз он разорён, быть посему, а Розе он всё равно отправит вилку и ложечку, которые когда-то отложил для неё.