А пока суд да дело, молодой Николай Арентсен слонялся по дорогам, навещал соседей и со всеми приветливо раскланивался, чтоб не сочли его высокомерным. Вообще-то он был забавник, казался добродушным и легкомысленным, говорил весёлые речи. Наведывался он и в церковь, где свёл много знакомств, но поскольку из всего взрослого населения об эту пору оставались дома только женщины, никто так и не пришёл к нему в приёмные часы. Надо было дожидаться весны, когда вернутся рыбаки. А до того времени в городке, кстати сказать, и денег-то не было.

Однажды молодой Арентсен забрёл в Сирилунн. Он надолго задержался во дворе, стоял, разглядывая голубей и насвистывая им всякие мелодии. И раз всё это происходило прямо перед окнами жилого дома, его могли видеть и Мак, и Роза Барфуд. Затем он вошёл, но шапку из-за своей лысины снимать не стал, пока не оказался в комнате.

— Добро пожаловать в родные края после учения! — любезно приветствовал его Мак. Он и дальше называл его Николаем, как родной отец.

Потолковали о том о сём. И хотя здесь же была Роза, его прежняя возлюбленная, как говорили люди, он держался не более торжественно, чем обычно, и болтал весело и непринуждённо, как всегда. Когда Мак спросил его о планах на будущее, он ответил, что никаких планов у него, собственно, нет, вернее, есть только один план: сидеть в родительском доме и ждать, когда к нему пожалуют перессорившиеся люди. «Люди должны по своему почину приходить ко мне и заводить тяжбы друг против друга», — сказал он. Роза, хорошо его знавшая, чуть улыбнулась, хотя в глубине души ей было обидно, что даже её помолвка не сделала его хоть немного серьёзнее.

— Скверно, что ты остался совсем без волос, — сказал Мак.

— Совсем? — невозмутимо переспросил Арентсен. — Да ничего подобного.

Но Розе уже доводилось видеть его изрядно облысевшим, так что для неё в этом не было ничего нового. Все эти годы, с каждой новой поездкой на юг она находила его всё более и более изменившимся внешне. И с каждым разом он всё больше опускался внутренне, был полон злобы и беспорядочности, ёрничанья и лени. Городская жизнь вконец погубила деревенского паренька.

— Хоть и немного у меня волос, — промолвил молодой Арентсен, оглаживая рукой свой блестящий череп, — однако же, и они недавно встали у меня дыбом. Все до единого. Когда я вернулся домой.

Мак улыбнулся, и Роза тоже улыбнулась.

— Первым, кого я встретил, был лопарь Гилберт. Я его сразу узнал и спросил, как он поживает и как у него дела со здоровьем. А Гилберт ответил, что, мол, да, но вот Роза — она помолвлена с почтарём Бенони. С почтарём? — спрашиваю его. — С ним самым. — А я как же? — спрашиваю. Но Гилберт только головой покачал и не стал меня разубеждать. Представьте себе мой ужас, когда он не стал меня разубеждать.

Долгая, тягостная пауза.

— И тут, — снова заговорил Арентсен, — и тут волосы у меня встали дыбом.

Роза медленно подошла к окну и поглядела во двор.

У Мака, собственно, были все основания одёрнуть развязного гостя, но Мак умел рассуждать, как всякий большой господин, и он сразу смекнул, что ему не след ссориться с Николаем Арентсеном, знатоком законов. Скорее, напротив. Однако и продолжать беседу в том же доверительном тоне он не желал, а потому сказал:

— Вам, верно, надо поговорить друг с другом.

И с этими словами Мак вышел.

— Нет, нет, вовсе не надо, — крикнула Роза ему вслед.

— Послушай, Роза, — попросил Арентсен, — повернись ко мне. — Он не встал с места, он даже на неё не посмотрел. Напротив, он внимательно оглядел комнату, где оказался впервые. — Неплохие гравюры, — сказал он с видом знатока.

Молчание.

— Ну, иди сюда, давай поболтаем немножко, если ты захочешь, — сказал молодой Арентсен и встал. Подойдя к одной из картин на стене, он начал с преувеличенным вниманием её рассматривать. Двое в комнате стояли спиной друг к другу.

— А ведь и впрямь недурно, — сказал Арентсен и кивнул в подтверждение своих мыслей. Потом вдруг подошёл к окну и глянул прямо в лицо Розе.

— Ты плачешь, что ли? Так я и знал.

Роза отпрянула от окна и опустилась на стул.

Он медленно пошёл следом и сел на соседний стул.

— Не грусти, моя большая малютка! — сказал он. — Не стоит это твоих слёз.

Его тактика не увенчалась успехом, и он зашёл с другой стороны:

— Я вот сижу и болтаю языком, а ты даже слушать меня не желаешь. Боюсь, я для тебя не много значу. Подай хоть какой-нибудь знак, что ты замечаешь моё присутствие.

Молчание.

— Послушай, — и он поднялся с места, — я возвращаюсь домой, на родину, так сказать, и первое, что я делаю, — я со всех ног бегу к тебе.

Роза взглянула на него, приоткрыв рот. Арентсен воскликнул:

— Вот я и высек из тебя искорку. Вот ты и улыбнулась. О боже, эта сверкающая медь улыбки, эти живые губы!

— Да ты с ума сошёл! — в свою очередь воскликнула Роза.

— Сошёл, — согласился он без промедления и кивнул. — Сошёл, как только вернулся домой. Ты знаешь, что мне сказали про тебя? Что ты помолвлена с почтарём Бенони. Ты когда-нибудь слышала что-нибудь подобное? Сошёл с ума, говоришь ты. Нет, не сошёл, а просто разбит параличом, просто умер на месте и тому подобное. По целым дням я ломаю голову, как бы подсобить делу, но ничего не могу придумать. Сегодня, когда я шёл сюда, я взмолился к Господу Богу. Не такая уж и особенная мольба, и ничего такого я не просил, я просил только, чтобы Бог сохранил мне рассудок. Бенони-Почтарь! А я как же? Сошёл с ума, говоришь ты. Да, я безумен и болен. Я до того напичкан всякими болезнями, что это могло бы свести в гроб и точильный камень.

— Но боже мой! — в отчаянии воскликнула Роза. — Что за околесицу ты несёшь?!

Этот искренний порыв несколько образумил Арентсена, судорога пробежала по его лицу, и он заговорил уже более спокойным тоном:

— Ну что ж, скажи тогда своё слово, и я напялю шляпу на остатки волос и уйду прочь.

Посидев какое-то время молча, Роза подняла голову и сказала:

— Теперь уже всё равно. Но вот этот тон, как мне кажется... Ты мог бы вести себя посерьёзней. Я написала бы тебе о том, что произошло, но... Да, мы помолвлены. Когда-то надо же было положить конец... И вообще теперь всё равно...

— Не надо так печально. Давай немножко потолкуем об этом. Ты ведь знаешь, что мы с тобой самые закадычные враги в мире...

— О чём ещё толковать? Мы, по-моему, начали четырнадцать лет назад.

— Да, поистине сказочная верность. Если ты предпримешь небольшую вылазку в гущу человечества и захочешь отыскать там подобную верность, тебе это не удастся. Итак, возвращаюсь это я к себе на родину...

— Да, теперь уже слишком поздно. Так оно, пожалуй, и лучше.

Он сразу посерьёзнел и сказал:

— Не иначе, это голубятня и большой сарай поразили твоё воображение.

— Верно, — отвечала она, — и одно, и другое, не смею спорить. Мне хотелось положить конец. А он так меня добивался...

Молчание. Каждый сидел, погрузясь в свои мысли. Вдруг Роза повернулась, глянула на стенные часы и сказала:

— Не знаю...

— Зато я знаю. — И он взялся за свою шляпу.

— Иначе Мак может подумать, что мы сидим здесь как жених и невеста, — очень чётко проговорила она, но тут её словно что-то кольнуло, и с видимой досадой она спросила: — А скажи-ка мне, бедный студиозус, ты ведь вполне мог закончить обучение ещё три-четыре года назад, как говорят люди.

— Разумеется, — ответил он с присущим ему равнодушием, — но ведь тогда твоя верность дожила бы только до одиннадцати лет.

Она устало отмахнулась и встала. Он попрощался, не протягивая руки, и сказал без всякого перехода:

— Теперь это, конечно, не имеет значения, но что будет, если и я начну обзаводиться имуществом?

— В самом деле начнёшь?

— Нет, нет, не сочти это за манифест. Я просто хочу сказать, что отныне моё тщеславие поставит себе высшей целью голубятню и лодочный сарай.