— Видите ли, мадам Шёнинг, с тех пор, как скончалась моя жена, инструмент так и стоит без дела. Играть на нём некому. Но не могу же я его просто выбросить, это дорогой инструмент.

Мадам Шёнинг задала вполне разумный вопрос:

— Но ведь ваша дочь, она, наверно, играла, когда жила дома?

— Нет, она не умела. У баронессы Эдварды нет интереса к музыке. Представьте себе! И это у меня, который готов идти за тридевять земель, лишь бы послушать музыку. Вот Роза Барфуд играет, когда заходит ко мне, она очень музыкальная.

Тут у Бенони возникла любопытная и довольно безумная мысль: а что если потягаться с баронессой и выманить этот рояль у Мака? И водрузить у себя в комнате, потому как ближайшим же летом рояль может ему очень даже пригодиться. А что если и Мак завёл этот разговор не без умысла?

Гости в столовой тем временем расшумелись, они явно затеяли там игру, мужчины и женщины, они громко хохочут, пренебрегая святостью вечера, слышно, как падает на пол рюмка.

— Вы, я вижу, интересуетесь картинами, — возобновляет Мак свой разговор со смотрителем. — А вот здесь, глядите, побережье Шотландии. Такое пустынное и унылое место!

— И очень своеобразное, — говорит смотритель.

— Вы так думаете? Но ведь здесь ничего не растёт, здесь только камни да песок.

— Ну да.

— Так что же?

— Песок очень красиво окрашен. А это базальтовые столбы. Но вообще-то на камне и песке много чего растёт.

— Да, кое-что растёт.

— На горе стоит сосна, с каждым днём она наливается соком от руды и смолы, она не клонится в бурю, а знай себе стоит и звенит под ветром.

— Конечно, с этой точки зрения... — соглашается Мак, дивясь на многословие смотрителя.

— Есть такое растение по имени асфодель15, — продолжает смотритель, ещё больше усугубляя своими речами удивление Мака. — Стебель у него высотой с человека, а на стебле сидят редкие фиолетовые цветы. И там, где оно растёт, там не растёт больше ничего, это примета мёртвой земли, песка, пустыни.

— Удивительно, удивительно! И вы своими глазами видели этот цветок?

— Ну да! Я его даже сорвал.

— Где же?

— В Греции.

— Удивительно! — повторил Мак, всё больше досадуя на этого идиота. — Ваше здоровье, мадам Шёнинг, — воскликнул он и тем спасся от продолжения разговора.

И в ту же минуту ожили длинные часы у стены и пробили одиннадцать резких ударов.

— Разрешите подлить вам капельку, мадам Шёнинг, — говорит Мак.

— Нет-нет, спасибо вам большое, но нам пора домой, — отвечает мадам Шёнинг, — за лампой приглядывает один только Эйнар, больше никого.

Ещё несколько слов о маяке, мадам Шёнинг уже встала и готова к прощальному рукопожатию, но поскольку Мак начинает её расспрашивать об их глухонемом сыне Эйнаре, она забывает своё намерение и опять садится.

Вдруг, глянув на часы, смотритель говорит:

— Да, уже одиннадцать, как я вижу. Пора домой, к маяку.

Он сказал это с таким видом, словно его жена ещё ни звука не проронила, он как бы начал возводить свои словесные построения на голом месте, до такой степени слова жены ничего для него не значили. Допив свою чашку, он попрощался за руку с Маком, пожелал ему спокойной ночи и пошёл к дверям, но у дверей снова загляделся на какую-то картину. Мадам Шёнинг тоже не проявила ни малейшей поспешности и, прежде чем уйти, довела до конца свой разговор с Маком. А муж, один и сам по себе, вышел следом, потому что именно в этот миг завершил разглядывание картины.

Бенони и Мак остались вдвоём.

Шум в соседней комнате становится всё громче, взвизгивает одна из женщин, слышен глухой звук падения.

— Ишь, как они там развлекаются, — улыбается Бенони. Таким тоном, будто сам он никогда не принимал участия в подобных развлечениях.

Но Мак ничего не отвечает и не поддаётся на доверительный тон. Он закрывает рояль, дует на крышку и протирает её батистовым носовым платком. Правда, он скорей всего просто хочет показать Бенони, какой это дорогой и редкий инструмент.

— Не хочешь ещё стаканчик? — спрашивает он у Бенони.

— Нет, большое спасибо, — отвечает Бенони.

В соседней комнате громко запевает пекарь. Товарищи шикают на него и говорят, что он пьян. Пекарь громко протестует. Лишь изредка можно различить в общем шуме отдельные голоса.

— Извини, я на минутку, — говорит Мак, — намешай себе ещё стаканчик, я только...

И с этими словами он выходит на кухню. Наверно, чтобы отдать какие-нибудь распоряжения. Он встречает там свою экономку, и Бенони слышит, как он ей говорит:

— Если пекарь устал, бочар и Уле-Мужик могли бы отвести его домой.

Ни одного сердитого слова, ни одного упрёка по адресу злополучного пекаря. Но Бенони, он же парень не промах, он только покачал головой и подумал про себя: Мак разом спроваживает трёх мужиков, а их жёны, между прочим, остаются.

Далее Мак продолжает свой разговор с экономкой:

— Надеюсь, вы будете так любезны и не забудете про воду для моей ванны.

— Да.

Тут только Бенони смекает, что на дворе поздний вечер и что Мак вот-вот уйдёт к себе. Маковы ванны славятся во всей округе, он так часто их принимает, что все о том знают. У него есть пуховая перина и подушка, на них он и лежит преудобно в своей ванне. Вообще, про его ванну рассказывали прелюбопытные вещи, про ванну и про тех, кто помогал ему купаться, и про четырёх серебряных ангелочков на столбиках его постели.

Но когда Бенони собирается попрощаться, Мак снова предстаёт перед ним радушным хозяином и силой заставляет его намешать ещё стаканчик пунша. Они неспешно болтают о всяких пустяках, и Бенони, собравшись с духом, спрашивает, сколько, к примеру, может стоить такой рояль. Но Мак лишь покачал головой и ответил, что в такой вечер он знать не знает никаких цен.

— Но думаю, что немало, — завершает он. — Мои предки никогда не спрашивали про цену, если хотели что-то купить. Например, в маленькой комнате стоит столик розового дерева для рукоделия, он инкрустирован серебром и эбеновым деревом. Ты бы поглядел на него при случае.

Снова появляется экономка и в ужасе докладывает:

— Серебро... нынче не хватает трёх вилок...

— Вот как? — только и отвечает Мак. — Это старая шутка, они любят пугать нас каждое Рождество. В прошлом году нашлись все вилки?

— Да.

— Они привыкли, что я сам нахожу у них вилки. Их это забавляет. Я обыскиваю их у себя в комнате и вершу суд. Такой у нас здесь старинный обычай.

Экономка не успокаивается.

— Якобина и жена мельника помогали мне мыть посуду. А я начала считать серебро, и тут Якобина заплакала и сказала, что это не она. А за ней заплакала жена мельника и тоже сказала, что это не она.

— Так положено, — с улыбкой говорит Мак, — они прямо как дети. А жена пекаря, она случайно не плакала?

— Нет. То есть не знаю.

— У меня наверху всё в порядке?

— Да.

— Тогда пусть ко мне сперва придёт жена пекаря.

Экономка уходит. Мак с улыбкой поворачивается к Бенони и говорит, что теперь у него есть другие заботы кроме того, чтобы сидеть здесь за стаканчиком пунша, что ему теперь надлежит вершить суд и расправу. Ничего не поделаешь, старые обычаи надо уважать.

Бенони прощается, и Мак провожает его до дверей. В коридоре они натыкаются на жену пекаря, та уже спешит к лестнице.