Изменить стиль страницы

А мне нужно было навечно врезать в людскую память свое послание.

Я выключил телевизор: пошлые титры передачи были недостойны столь торжественного момента. Переворачивая все вверх дном в поисках ручки, я вдруг подумал: а почему бы не воздать честь этой минуте, открывающей мне двери в вечность? Моего скудного воображения хватило лишь на «Реквием» Моцарта. Какая разница. Нынче вечером я могу позволить себе все что угодно, даже прибегнуть к шаблону.

По комнате медленно разлился «Dies irae».[35]

Наконец в одной из картонок в чулане я обнаружил старую перьевую ручку-самописку, давно высохшую, с остатками синих чернил в капсуле. Я смочил кончик пера и почиркал им по смятой бумажке: перо царапало, но все же кое-как, медленно, возвращалось к жизни; итак, все в порядке, я смогу высказаться.

Сначала черновик. Я не имею права на помарки в таком письме. Помоги мне, Моцарт!

Хотелось бы сказать вам, что жизнь прошла мимо. Но другие уже сделали это до меня. Никто тут не виноват. Я не желаю, чтобы чужие безразличные люди присвоили себе мою смерть. Мир не причинил мне зла, он всего лишь разочаровал меня. Не приходите на мои похороны. Пусть мои друзья выпьют в мою честь, пусть другие порадуются, я всех любил, но теперь оставляю вас в вашей клоаке…

Это еще что такое? Неужто виолончель?.. Как странно… Значит, эти кошмарные звуки, доносящиеся из верхней квартиры, исходят от виолончели? Теперь я наконец понимаю сегодняшнюю интригующую встречу на лестнице; вот оно что было в том продолговатом кожаном футляре. Сосед даже не соблаговолил поздороваться. Так это виолончелист. Ну ладно, желаю ему мужества, своему соседу. Начинать учиться игре на виолончели, в таком возрасте… Подумать только: люди еще уповают на какие-то перспективы в этом подлом мире!

Вот как раз то, что мне требовалось, — утопия. Состязательный дух.

Я перечитал свой первый опыт. Мне очень понравилась фраза «Оставляю вас в вашей клоаке», но она принадлежит не мне. Ее написал Джордж Сендерс перед тем, как разнести себе башку из револьвера. Не хватало еще заделаться плагиатором; нет, это было бы слишком глупо.

Вместо того чтобы швырнуть скомканные листки в мусорную корзину, я сжег их, а пепел смыл в унитаз. Револьвер, лежащий на виду, на журнальном столике, придаст мне вдохновения. И мужества.

Пусть все, кто будет пить за мою кончину, нальются допьяна. Другие не преминут оплакать меня, и я уже сейчас, стоя одной ногой в могиле, проклинаю тех, кто осмелится проливать по мне слезы.

Так…

Почему бы и нет.

И все же непонятно, зачем я так настаиваю на этой пьянке. И к чему столько враждебности, это лишнее. Все это не объясняет моего поступка. А впрочем, должен ли я его объяснять?

Ну-ка попробуем написать получше.

Поймите меня. Я страдаю, и никто никогда не узнает отчего. Я мог бы сказать себе, что жизнь — всего лишь один круг карусели, грубый нелепый фарс, который длится одно краткое мгновение, но не в этом дело. Я расстаюсь с жизнью потому, что у меня нет выбора; так человек идет к зубному врачу, когда боль становится нестерпимой. Я любил вас — тех, кто прочтет это письмо. Никто из вас не причинил мне зла, но я никогда не умел просить о помощи. Мне только что исполнилось сорок, а я всегда, даже будучи ребенком, скучал и тяготился своим существованием, и эта скука, усугубленная физическим угасанием, страшит меня. Одно лишь воспоминание о…

Мне чудится, будто он возит смычком по моему спинному мозгу… Господи, учиться играть на виолончели в таком возрасте!.. Какое самомнение!.. Какая глупость!.. Вот что заставляет меня ненавидеть весь род людской. Этот мерзавец наверху ни на секунду не задумался о том, какой момент я сейчас переживаю. Попросту говоря, самый последний. А он знай себе терзает инструмент, перепиливая мне нервы один за другим; такое впечатление, будто он делает это нарочно. Ему даже удается заглушать и уродовать своими омерзительными визгливыми звуками моего Моцарта… Сразу вспоминается бормашина дантиста или скрежет шестеренок старого будильника.

Я вскакиваю с места, кружу по комнате, злобно пинаю стул. Пытаюсь снова писать и вижу, как мое перо сплющивается и протыкает бумагу в тот самый миг, когда сосед приступил к кошмарному пиццикато. Мне пришлось сжечь свой листок, но это меня не успокоило, напротив. Нужно все начинать сначала!

Презренные ползучие твари! Я навсегда похоронил мысль о гармоническом существовании рядом с вами и потому запрещаю вам хоронить меня; нет ничего лучше мертвого тела, оставленного на этой земле, чтобы хоть этим искупить жалкие несчастья его бывшего обитателя. Если бы вы знали, как мне хочется заорать во все горло!

И я ору, ору, глядя в потолок! «Confutatis Maledictis»[36] давно уже превратилось в фоновый шум, но тот кретин наверху наяривает все усердней и усердней, и его виолончель визжит так оглушительно, словно он играет лежа, прижав деку к полу.

Я хватаю щетку на длинной ручке и остервенело стучу ею в потолок.

— Замолчите вы или нет, чертов подонок?! Вы недостойны близости с самыми прекрасными звуками в мире! Кем вы себя возомнили? Вы сеете вокруг лишь несчастья и смятение! Вам нужно учиться еще как минимум десять лет, чтобы добиться нормального звучания! Десять лет! А вы уже старик, жалкий наглец! И вы сдохнете до того, как научитесь правильно держать инструмент между вашими хлипкими ножками! Десять лет! Никто еще не заслуживал такой тяжкой кары больше, чем вы!

Умолкнув, я набираю побольше воздуха в грудь.

Но сосед сверху так и не остановился. Да и слышал ли он мои вопли? Я увеличиваю громкость проигрывателя.

Моцарт возвращает мне спокойствие. Вечность озаряет мою душу. Как это чудесно! Сегодня я должен отрешиться от человеческой низости, ведь этот вечер не похож на другие. Так может ли какой-то жалкий артефакт отвратить меня от освобождения, которое так близко!

Если бы вы знали, какой дивный покой снизошел на меня… Я испытываю нечто вроде…

Ну почему он не прошел хотя бы начальный курс обучения? Совсем коротенький. Крошечное, пусть и унизительное, усилие. И вообще, выбрал бы лучше фортепиано… На нем можно побренчать часок-другой, забавы ради, это по-человечески понятно. Но виолончель!.. Это как вера в Бога, она обязывает к священнодействию! Нужно вознести молитву прежде, чем брать в руки такой инструмент. А он вместо этого ничтоже сумняшеся рвет струны, издеваясь над вилончелью, которая визжит под его смычком, как недорезанная свинья!

Жизнь склонила меня к этому решению. Я не сумел разоружить палача и исцелить раны его жертвы. Я…

Нет, это уж слишком!..

И вдруг ужасная мысль мелькнула у меня в голове.

Неправда… Это невозможно… Неужто он осмелился?!

Этот омерзительный визг… Эти нестройные жалобные завывания… Ничего общего с гаммами, с наивными ученическими упражнениями…

Это же Бах, Сюита № 3 для виолончели!..

О нет, я, наверное, ошибся. Ну конечно, ошибся.

Сам Пабло Казальс считал исполнение этой вещи венцом многолетних усилий, да что там, всей своей музыкальной карьеры!

Страшно подумать, но… боюсь, я угадал.

Ничего общего с оригиналом, и все же это она.

Мне стыдно, что я узнал Баха в этом измывательстве над музыкой. Как он посмел, как он…

Я схватил револьвер в одну руку, перо в другую.

Никто не узнает, как долго я нес свой крест. И вот у меня украли даже эти последние секунды. Быть может, в этом и заключена высшая справедливость. Перед таким вихрем я могу только покорно отступить.

вернуться

35

«Dies irae» — 2-я часть «Реквиема» Моцарта.

вернуться

36

«Confutatis Maledictis» — 6-я часть «Реквиема» Моцарта.