— Ладно, не сыпь мне соль на рану, Бике…
С этими словами он мгновенно заснул.
Пару часов спустя я завидел вдали городок, но мне было жутко лень искать его на карте. Вот подъедем к дорожному щиту, там и увижу, люблю сюрпризы. Я всегда решаю, тормозить или нет, в зависимости от названия. Например, промахиваю на полной скорости всякие Сент-Хрен-его-Знает или Как-его-Там-на-Такой-то-Речке. Сам не понимаю, в чем загвоздка — в интуиции или в настроении, но логика тут рядом не лежала. Мой партнер, храпевший на заднем сиденье с раскинутыми руками, вдруг очнулся и высказал энное количество пожеланий.
— Поссать, — выдал он. — Найти еще ледяшек. И звякнуть Луиджи, он, небось, ума не приложит, куда мы на хрен сгинули.
Клянусь своим прозвищем (Бике), я прямо обалдел, когда увидел название этой паршивой дыры и пару пентюхов, угрюмо воззрившихся на наши парижские номера. Сен-Реститю-сюр-Лу. Вот уж непруха так непруха!
Ибо, несмотря на предшествующую беседу с Гробером, хочу сказать вот что: если есть на свете штука, которая даст сто очков вперед всем этим статистическим данным и с которой я, в общем-то, справляюсь довольно хреново, то это суеверие.
— Слушай, Гробер, мы и так уже припозднились. Нам давно пора быть в Антибе. Давай-ка пописай в банку, а Луиджи мы звякнем по дороге из автомата. Клянусь тебе, что мы остановимся в следующем городишке.
— А лед?
Ох, черт, действительно, а лед? Лед — это святое. Но печаль в том, что мы отъехали довольно далеко от Калифорнии. Там-то стоит тормознуть у первого же мотеля, вежливо спросить разрешения у сторожа, и дело в шляпе — вас пропускают в холодильную камеру, там вы наполняете ледышками три ведра и набиваете свой портативный ледник под завязку. Притом на халяву! Да еще сторож на прощанье крикнет вам: bye-bye! И, если нужно, продаст Budweiser или Miller. Miller — The Champagne of the Beers.[31] Но здесь, в этом захолустье… Хоть золотом заплати, не факт, что лед найдется…
— Тормозни-ка вот у той забегаловки.
Кафе-табак, несколько деревянных стульев в виноградной беседке, рядом два-три магазинчика, бабенки на тротуарах — в общем, аккурат все необходимое, чтобы убедиться, что на дворе не зима. Я вошел в кафе, а Гробер остался у двери, чтобы приглядеть за тачкой. Внутри трое-четверо клиентов — какие-нибудь Мимиль, Деде, Тотош и Пьеро. Я мог заранее сказать, что найду здесь по крайней мере троицу подобных типов. Я спросил, есть ли лед. Молчание. Я повторил просьбу. Меня спросили, что я хочу выпить. Я ответил: ничего, но мы хотим купить у вас лед, потому что путь впереди долгий, пойла у нас хоть залейся, а погода жаркая. Новое молчание. Старая ведьма хозяйка — ну прямо только что из преисподней — буркнула: да, есть у нас лед! Я успел заметить, как она подмигнула своему мужику. Она открыла холодильник, и я увидел голубоватые сталагмиты, свисавшие с блестящей корки льда толщиной с кулак. Бинго! Я вытащил свою последнюю полсотню, чтобы расплатиться с ними за эту Арктику.
— Сто, — сказала старуха.
— Сто франков за замороженную воду?
— Ага.
Я постарался взять себя в руки и обшарил дырявые карманы. Гробер сделал то же самое, чтобы наскрести хоть немного мелочишки. На Миссисипи нам в придачу ко льду выдали бы по порции мороженого.
— Сто или ничего! Что я буду класть в пастис для клиентов, а? Вам, парижанам, на других плевать!
Мне очень хотелось ей сообщить, что парижанами мы заделались каких-то три часа назад. И вообще, кем мы только не были — и жителями Ардеша, и австрийцами, а однажды даже дипломатами. Да что говорить… Я так и знал, что в этом гребаном Сен-Реститю-сюр-Лу у нас будут одни проблемы. Наконец Гроберу все это осточертело, он исчез на несколько секунд и вернулся с «узи» в руках. И взревел:
— Бике! Ну-ка скажи, сколько у нас было шансов наткнуться на банду таких кретинов?
Все повскакивали с мест. Я же, хорошо зная, что за этим последует, быстренько распластался на полу. Гробер разнес в пыль все, что двигалось, с громовыми проклятиями в духе Рэмбо. Отовсюду раздавались ответные пронзительные вопли; я увидел, как двое из присутствующих задергались под пулями, как будто их током шибануло. Гробер палил куда надо и не надо, и я поднял руку, чтобы успокоить его. Я схватил тазик, валявшийся рядом с головой хозяйки, в два счета набил его доверху ледышками из холодильника, и мы рванули на улицу.
Мой дружок устало отдувался, однако у него еще хватило присутствия духа слямзить на бегу пять или шесть банок Dab, заскучавших на стойке. Я машинально снова сел за руль.
— Знаешь, Бике… В этом рейде я сделал одну крутую штуку.
— Что да, то да, я видел. Не убежден в полезности твоих действий, но это было круто, ничего не скажешь.
— И эта крутая штука… Я скажу тебе, что это такое: стоило мне пару раз нажать на курок, и я смел на хрен все твои статистики и вероятности. Ни больше ни меньше! Они там, в газете, пишут, что в таких захолустьях, где живет меньше ста человек, только у двух в каждом поколении есть шансы сдохнуть от насильственной смерти. И то приблизительно.
Не будучи уверен в точности формулировки, я все же подумал, что в этом утверждении есть доля правды.
— Ну а как там с вероятностями? — спросил я.
— Ну про это сказано, что пятеро одним махом — такого они не увидят до следующей гражданской войны.
Выезжая из городка, я заприметил маленький, вконец облезлый и покореженный Datsun Sherry. Паренек за рулем пытался въехать на пригорок — типа он на болиде в гонках с препятствиями.
— Эй, мальчик, не хочешь покататься на красивой ярко-красной «тойоте» и поиграть в Мэд Макса?[32]
Парень хихикнул, не понимая, всерьез мы или нет. И отказался: мол, за такие дела папаша надерет ему задницу.
Гробер снова тяжело вздохнул и спросил:
— Бике… Твои гребаные вероятности — что они говорят в таких случаях?
— Они говорят, что существуют законы, против которых мы бессильны. Таков, например, закон серий. Вот и мы сейчас попали в серию. Которую можно назвать «Законом максимальной подлости».
Гробер явно занервничал и вылез из тачки. Я отвел взгляд и вскрыл банку Heineken, заледеневшую от нашей недавней добычи.
Луиджи начал ругаться, как только взял трубку. Но разве ему объяснишь?! Это мне напомнило, как мы однажды влипли, едучи работать в Швейцарию. Опоздали на целый день, потому что, как последние дураки, искали Бааль и только через много часов доперли, что здесь его называют Базель. Счастье, что дороги у них там бесплатные.
Короче, Луиджи сказал, что будет ждать нас в придорожном ресторанчике на выезде из Антиба до 22 часов и ни секундой больше. Иначе придется нам на коленях выпрашивать у него свои кровные.
— Он сказал, что через пару недель устроит нам Данию, — сообщил я Гроберу.
— Да слышал я. Чего-то мне туда неохота. Во-первых, холод там собачий, во-вторых, хрен найдешь у них пиво, у этих дикарей. Не врубаюсь я никак, вроде бы хмель как раз от викингов и пошел.
— Сколько сейчас?
— Девять тридцать пять.
— Значит, поспеем в срок, а я уж и не верил. Надо же, как они резво бегают, эти «датсуны», даром что малютки.
Гробер вытащил из холодильника последнюю банку Dab и, как верный товарищ, протянул ее мне.
— Спасибо, друг, но я лучше сделаю паузу.
Ле Канне. Жуан-ле-Пен. Мы промахнули их в спускавшихся сумерках сами не заметив как и очухались уже в Антибе, да и то не сразу. Притомились, ясное дело. Наша тачка чуть было не тормознула сама по себе перед рестораном одного дружка, который готовил такой буйабес, что закачаешься, а к нему подавалась хорошенько охлажденная кружечка Leffe. Потому что у нас в загашнике ни черта уже не осталось. Ни пива, ни холода. Но мы не могли подвести Луиджи. Сперва дело, а сюда мы всегда успеем. Наконец мы нашли эту гребаную придорожную забегаловку. Там было пусто, ни живой души. И темно, как у негра в желудке. На стоянке виднелся фургончик торговца овощами. Да еще «ягуар» шефа. Который, сложив руки на груди, нетерпеливо ждал нас у двери.