А вот и встречающий…

Ну так и есть, мой Hell's Angel[22] как две капли воды похож на того типа с постера моего младшенького…

Он протягивает мне руку.

— Здравствуйте, меня зовут Энгельс. Фридрих Энгельс.

Я пожимаю ему руку. А что мне остается делать, скажите?

— Ну вот вы и прибыли, — это он мне.

— В ад?

Кажется, я сморозил глупость: он морщится, и ему явно не по душе то, что я ляпнул.

— О нет… В рай, конечно!

— Как это?..

— В рай для коммунистов и пролетариев. Ад расположен этажом ниже, там все в голубых тонах — голубой либеральный, голубой королевский, голубой прожигателей жизни, тиранов, олигархов, капиталистов. Вы прекрасно сделали, что не ходили на уроки катехизиса!

Мне жутко захотелось спросить его: а Бог в раю действительно бородатый? Но я не посмел.

— Да вы не робейте, спрашивайте! Конечно, бородатый! Великий бородач. Впрочем, те, что сидят одесную и ошую от Него, также бородаты. Вы никогда не замечали сходства между Карлом Марксом и Его портретом в Сикстинской капелле? Микеланджело был истинным провидцем.

— И сколько же времени тянется вся эта история?

— С начала времен. Я вам изложу ее коротенько: Бог создал человека и предоставил ему выбор. И человек выбрал феодализм. Тогда Бог послал на землю своего сына, дабы нести людям Его слово и Заповеди. Да вы, наверное, слышали, они кончаются словами «Пролетарии всех стран…» и так далее.

Ну еще бы, конечно, слышал. Я даже подсовывал это своим детишкам, чтобы прочли и узнали, отчего так трудно зарабатывать на жизнь в этом поганом мире. В результате мой старшенький вступил в фан-клуб «Black Sabbath».

Ладно, пусть так, но не это главное: я ведь угодил сюда надолго, и лучше сразу взять быка за рога. Если бы он выдал мне брошюрку с программой пребывания, это значительно облегчило бы нам задачу.

— О нет, извините, все не так-то просто, — откликнулся он. — Вы еще не совсем в раю. Понимаете, ваш случай — особый. Можно даже сказать, проблема. Мы ведь еще не выяснили досконально, были ли вы проклятьем заклейменным на земле или станете таковым там, внизу.

— Но… я же всегда был порядочным человеком… Конечно, не работал как каторжный и с голоду не подыхал, но и сам никогда никого не эксплуатировал.

— Ах так? А малышка Мирей? Это разве не эксплуатация? Бросить девушку с ребенком во чреве…

— Да, верно… Но я был молод… И, поверьте, я раскаиваюсь…

— И вы еще не знаете, что этот ребенок, лишенный отцовской любви и опеки, стал самым страшным фашистом, какого носила земля начиная с шестидесятых годов. Ясно вам?

Господи, ну почему это свалилось именно на меня!

— Все мы в молодые годы делаем глупости…

— Знаю-знаю, все их делают, и все раскаиваются — после. Не стану скрывать от вас судьбу, уготованную прожигателям жизни: работа в шахте, конвейер, надсмотрщики — и все это навечно. Вы Данте читали?

— Избранные отрывки, в популярном изложении «Лагарда и Мишара».

— Ну вот примерно то же самое. У нас имеется чистилище. Некоторые грешники искупают там свои безбожные деяния в течение двух-трех веков, затем их дело рассматривает центральный комитет, и, как правило, им даруется прощение. Именно этой процедуре мы и намерены вас подвергнуть.

— Это правда? Значит, меня не отправят сразу туда… вниз?

— Ба… Мы пока не решили. Честно говоря, мы колеблемся. Сами не знаем, что делать. Вы ведь все-таки прятали у себя двоих товарищей во время войны, рискуя быть расстрелянным. И, нужно признать, ничего не просили взамен. А это дорогого стоит.

Ах ты дьявол!.. Знать бы заранее, я бы с них пылинки сдувал, с тех двоих. Тот, что потолще, конечно, индекса Доу-Джонса не выдумал бы, это уж точно… Но зато он не храпел во время обысков, спасибо и на этом. А второй — ой-ой-ой! Такой болтун, такой доктринер — уши вянули его слушать. Не знаю, что с ним стало после Освобождения.

— Это я могу вам сообщить: он уехал в Соединенные Штаты с намерением устроить революцию в Нью-Йорке, но что-то у него там не заладилось.

— Ладно, значит, этот поступок — очко в мою пользу?

— Верно, но чистилища вам в любом случае не миновать. Единственное, что я могу сделать — это слегка сократить испытательную программу.

— И в чем же это выражается?

— Ну… в целом, у нас имеется пять кругов. От самого легкого до самого тяжелого. Первый предназначен для людей вашего типа; впрочем, там всего понамешано, и неверующих, и мусульман. В основном это круг обучения и перевоспитания. Затем следует круг для лентяев и бездельников, тех, кто пропускал собрания партячеек, кто валялся в постели по воскресеньям, кто не платил партвзносы, плюс те, кому поручено шефство над грешниками первого круга. А все прочие вас не касаются, с ними вы никогда не пересечетесь.

— Расскажите все-таки.

— Три последних круга оставлены для ренегатов. Маоисты там работают с пистолетами-краскораспылителями, так что у них не остается времени на самокритику. Троцкистов приговаривают слушать речи представителей других партий, без права вставить хотя бы слово (они говорят, что предпочли бы малярные пистолеты). Ну и наконец, анархисты. С этими целая проблема… Никак не можем подобрать им занятие.

ПАПАША КУРАЖ[23]

— Ты горько пожалеешь, если не впустишь меня.

— …Ладно, входи.

Из-за тебя мне пришлось попросить Изу уйти. Она сделала это не колеблясь, когда увидела, с каким хозяйским видом ты расположилась в комнате. От тебя исходил прежний невыносимый запах самодовольства, на который мне теперь, слава богу, наплевать. Я молча позволил тебе усесться в ее любимое кресло.

— Как ее зовут?

— А тебе какое дело?

— Нечего психовать… Я уже двенадцать лет как не ревную… Зашла только, чтобы попрощаться… Завтра утром лечу в Бангкок.

Да, лжешь ты по-прежнему мастерски. Последний раз, когда я зашел к тебе, на столе валялось расписание полетов до Каракаса. А в ванной лежал путеводитель по Венесуэле. Там проживает твой друг Освальдо. С тех пор, как мы развелись, он готов на все, даже на то чтобы ты поселилась у него… Желаю ему побольше мужества.

— Ради этого не стоило так беспокоиться.

— Сознание, что ты счастлив, помешало бы моей новой жизни там.

При этих словах я глянул в сторону двери голубой комнаты.

— Я уезжаю вместе с Марком.

Я сделал вид, будто ожидал этого заявления.

— Думаешь, ему захочется уехать с тобой?

— Он тебя ненавидит. Я-то хорошо знаю, что он чувствует…

Еще четыре года назад ты не пыталась узнать, что он чувствовал. Мы тогда орудовали в роскошных виллах на морском курорте. «Ну-ка, Марк, сходи загляни в тот чуланчик наверху, нет ли там чего…» И бедный мальчик подчинялся тебе, шарил по пыльным углам и выходил оттуда со всяким старым хламом, с древностями, которые ты продавала за гроши местному антиквару. А потом мы смывались и шли на следующую виллу. Это было среди зимы, в мертвый сезон… Он давно уже понял, что ты из себя представляешь. Я позволял тебе делать все что ты хочешь, зная, что споры ничего не изменят; все равно он любил меня больше, чем тебя. Он всегда любил меня больше, чем тебя.

— Марк с тобой не поедет; ему уже надоело, что ты таскаешь его за собой, как собачонку.

— Ну, когда ты таскал его на свои партии в покер, тебя почему-то совесть не мучила.

Ему нравилось смотреть, как я играю в покер; никогда еще я не видел у него такого счастливого лица. Мы с ним разработали секретный код. Он целыми часами крутился возле столов, но игроки привыкли к его присутствию и обращали на него не больше внимания, чем на муху, летающую по комнате. Когда он напевал «О sole mio!», я знал, что мой сосед справа набрал «фул»; песенка «Белые розы» означала, что у моего визави «брелан»,[24] а «Ласточка из предместья» указывала на то, что мой сосед слева держит пару дам, и т. д. Просто и ясно; он обожал это занятие. Мы с ним составляли команду асов…