Я долго бродил по улицам, обезумев от ярости и голода. Но мне пришлось вернуться домой не солоно хлебавши, терзаясь острой и доселе неведомой болью в желудке. Едва удержался, чтобы не выйти и не съесть хоть что-нибудь — гамбургер, салат, но усилием воли подавил в себе эту недостойную слабость. Могли я предвидеть подобную миграцию? Что это — результат естественного отбора? Исход? Еще несколько дней назад все шло так хорошо. Голод мешает мне размышлять, путает мысли…
22.30. Приказ строго выполняется, вокруг меня ни одного полицейского, даже клошары и те не мешают моим приготовлениям. Наконец-то я сижу один, разложив свое хозяйство на бортике водоема. Я подсоединил газовый баллон к маленькой плитке, найденной в погребе соседа по площадке.
Что такое пицца? Обыкновенный кусок теста, который раскатывают в более или менее правильный крут и засыпают смесью самых разных съестных изысков, начиная с соуса и кончая сыром, притом без всякой системы. В общем, нечто вроде запеченного бутерброда, покрытого всякой всячиной. И вот за это, оказывается, можно убить…
Сегодня вечером мне придется вернуться на свою территорию. Я слишком изголодался, чтобы разрабатывать специальную стратегию; первый же, кого я увижу, станет моей добычей, а там уж посмотрим. Мне больше никто не помешает продолжать…
О боже, этот запах!..
Он идет со стороны фонтана…
Можете мне поверить, на продукты я не поскупился. Нужно было использовать все имеющиеся шансы. Я приготовил эту мерзкую непристойно жирную мешанину из всего, что попалось под руку: кружочки копченой колбасы, нарезанные сосиски-мергез, стручки перца, рубленое мясо, ломтики ветчины. Затем щедро плеснул оливкового масла ну и, конечно, не пожалел сыра, облепившего всю эту смесь кремовой маслянистой паутиной. Ввиду скромных размеров сковороды мне не удалось сделать ее такой большой, как хотелось бы. Но и эта ни в чем не уступала пиццам, украшавшим собой террасы ресторанов на проспекте Гобеленов. Внезапно в воздухе запахло Италией, хотя я никогда там не был. Меня посетило предчувствие, что этот вечер продлится вечно, а лето будет жарким. Что-то произошло у меня в желудке, но я не успел проанализировать это новое ощущение, потому что почуял присутствие человека у себя за спиной. Я не испугался всерьез, только перестал созерцать свою пиццу и осторожненько скосил глаза. Мне хотелось сказать что-нибудь оригинальное, но я не придумал ничего лучшего, чем «Добрый вечер».
Не отвечая, он сделал несколько шагов и встал передо мной. В моем воображении давно сложился образ охотника, и я ожидал увидеть коренастого толстяка в бежевом холщевом костюме и широкополом «стетсоне», с целым арсеналом у пояса. А увидел лишь тщедушную фигурку в тесной голубой куртке и потертых джинсах. Я бы велел ему убираться отсюда, если бы не его взгляд: одновременно и растерянный, и горящий, он метался от пиццы ко мне и обратно. Я еще раз поздоровался, но он и тут смолчал. Пришлось говорить самому.
— Вы любите пиццу?.. Может, разделим по-братски? Хотя теперь они есть на каждом шагу… Ив ресторанах, и в супермаркетах…
С самого начала меня не покидала тайная уверенность, что, если я преподнесу ему пиццу, он меня не убьет.
Но эта уверенность существенно поколебалась, когда он вынул узкий цилиндрик, в который аккуратно вложил что-то маленькое, невидимое мне, но наверняка ядовитое. Потом он направил его на меня. Казалось, запах пиццы доставляет ему странное физическое наслаждение.
— Нет, неразделим, — сказал он. — Голод… Я-то знаю, что это такое — настоящий голод… Давайте… Ешьте…
Я даже не сразу понял. Потом, дрожа, извлек из сковороды пиццу, она еще пузырилась от жара, обжигающе-горячая, красно-бело-коричневая, истекающая жиром, нашпигованная пряностями, дышащая давно забытыми ароматами. Когда мои пальцы оторвали от нее кусок, несколько капель масла упали мне на рубашку. Я едва подавил возглас отвращения. Закрыв глаза, я вонзил зубы в мягкое горячее тесто, и моя гортань ощутила раздражающе-соленый вкус анчоуса. По мере того как я жевал, мне вновь открывался мир неожиданных богатых ощущений; вкусовые бугорки моего языка ликовали, возрождаясь к жизни. Голод… Внезапно меня настиг волчий, нет, какой-то порнографический голод, желание проглотить все дотла. И я со свирепой радостью глотал и глотал, терзаясь страхом не утолить это желание до конца.
Охотник опустил свое оружие и взглянул на меня с заговорщицким видом.
— Вкусно, верно?
— Верно, — подтвердил я.
И как раз в этот момент меня настиг первый приступ боли в недрах желудка. Все начало расплываться перед глазами. Я замигал, сощурился…
Но мне все же удалось разглядеть орду красных и зеленых парней, которые мгновенно окружили нас. Охотник не успел среагировать и с тоскливым предсмертным воплем исчез под грудой навалившихся на него тел.
В какой-то мгновенной вспышке я припомнил все, что давным-давно ушло из памяти. И с улыбкой обвел взглядом площадь Италии.
А потом дрожащей рукой потянулся к воде фонтана, чтобы попытаться загасить огонь, бушевавший у меня в кишках.
КРАСНЫЙ РАЙ
Ну вот мы и вышли на финишную прямую.
Когда я говорю «мы», это просто фигура речи, потому что я предпочел бы, чтобы они вышли из комнаты. Никто из них не захочет сопровождать меня туда, куда я собрался.
И все же я говорю «мы», потому что об этом думают все и потому что все мы там будем.
Почему мои руки сложены на груди? Откуда я знаю? Так мне удобнее. Вообще-то, я атеист, значит, дело не в религии. То есть, конечно, я мог бы быть и верующим, потому что, хотя и считается, что души не существует, что мы разумные существа и отъявленные дарвинисты, что мы испробовали все виды опиума, кроме опиума для народа, и что наши милые личики послужат местом грандиозного пиршества червей, любой человек, лежа на этом одре, все-таки думает о том, что с ним будет после.
Сожалею, но это так.
А впрочем, я ни о чем не сожалею. Именно это я и скажу на Страшном суде Всевышнему — в случае, если меня туда вызовут. Я не проявлял неблагодарности к своим родителям, не заставлял страдать женщину, с которой прошел немалый отрезок жизненного пути, старался как можно лучше воспитывать своих детишек. Никого, насколько мне помнится, не обокрал, а если что и тащил, то какие-нибудь жалкие мелочи.
И вот теперь, когда я лежу на этом одре, настал миг, который уже не повторится — миг, когда нужно быть до конца честным и не омрачать свои последние мысли ложью. Нет, не нужно считать меня святее папы римского. Какие-то подлости есть и на моей совести. Может быть, за них меня и будут поджаривать на багровеющих углях, потом бросят в палящее адское пламя, где корчатся грешники, а дьяволята с раскрасневшимися от жара рыльцами станут кусать меня за ноги, под сардонический хохот Сатаны. Красное… всюду красное. Если предположить, что эта метафизическая чушь существует на самом деле, я бы предпочел голубой цвет. Лазурь, небесную лазурь. Почему бы и нет, в конце концов, разве я не заслужил ее?
Ба… Я знаю, что все это — дурацкие выдумки свихнувшегося старика. Который, честно говоря, слегка дрейфит.
Черт подери!..
И впрямь все красное!
Даром что я ни с кем не заключал пари, а вот поди ж ты, выиграл, мать твою… Но что ж я такого натворил, чтобы сгинуть в этой душегубке?
И ведь все кругом сплошь красное, куда ни глянь. В настоящий момент здесь до странности пусто, но я полагаю, они должны прислать кого-нибудь, чтобы оформить мое появление.
Вот сейчас самое время вспомнить, о чем вещал старый священник на уроках катехизиса. Лучше бы уж я пропускал гражданский кодекс, чем его проповеди. Если честно, то кое-кто, с рожками и хвостом, имеет полное право насадить меня на вилы. Ангел тьмы, как выражается мой младшенький. Сам он, при той музыке, которую слушает в свои четырнадцать лет — хард-рок, кажется, — давно уже их человек.