Тихон нес на руках истощенного до невозможности самого маленького.

Кудря часто останавливался: ему все казалось — мальчонка перестал дышать.

Группа продвигалась к реке вдоль грейдера. В лесу не так донимал дождь, в случае же тревоги можно было занять круговую оборону, маскируясь за деревьями.

Не доходя до реки с полкилометра, Тасманов остановил группу и выслал вперед старшину и Струткиса. Эту пару капитан сделал неразлучной. Немецкий Струткиса был безукоризнен, хладнокровия хватило бы на пятерых. Айвар худощав, но силы ему не занимать.

Рыжиков сообразителен, чуток. Опыт. Всю войну по тылам.

В заросшей орешником низине было сыро, промозгло, неуютно. Дети сбились в плотную кучку, согревая друг друга полуголыми исхудалыми телами. Они негромко переговаривались, словно читали молитву.

«Их нужно накормить, иначе они не дойдут, — подумал капитан. — Хотя бы по стакану молока с хлебом. Тушенка не годится — умрут сразу. У Петухова в НЗ сухари…»

Но прежде чем пришло решение, Тасманов уже напряженно прислушивался.

Сверху от дороги доносились странные незнакомые звуки. Чвак-чвак, чвак-чвак… Будто квакала огромная лягушка.

Звуки становились сильней, обрастали другими, треснула валежина, зашуршала прошлогодняя хвоя.

И, осознав, что он слышит чваканье кованых сапог, Тасманов по-немецки, чтобы было понятно детям, громко шепнул:

— Руих!

Петухов и Кудря замерли с изготовленными автоматами там, где их застал приказ командира. Долгих лег на рацию, поводя стволом трофейного пулемета в сторону звуков.

Тасманов достал две гранаты с длинными деревянными ручками. Гранаты были немецкие, очень удобные в таком вот назревающем бою.

Как не хотел и боялся сейчас Тасманов этого боя! В штабе ждут карту. По рации всего не скажешь. Карта — это его, Тасманова, глаза. И то, что увидели они, теперь хотели увидеть и Дробный и комдив.

И какой может быть маневр в скоротечной схватке, когда ты скован, спеленат по рукам и ногам спасенными детишками.

Тасманов слушал теперь уже близкие шаги, стараясь уловить повизгивание овчарок, слова команд. Но раздался приглушенный кашель, и хриплый голос кому-то сказал:

— Еще полчаса, Юрген, и ты выпьешь горячего кофе…

— Шнапса, Курт… — отозвался вялый тонкий голос.

И капитан понял, что это не погоня. Патруль. Три солдата с фельдфебелем. Рядом передовая, а может быть, и стык зарывающихся в землю полков.

Тасманов со стремительностью рыси присел, сунул гранаты под куст и выхватил нож. Кудря и Долгих уловили и поняли движение командира, отложили автоматы и достали короткие финки. Сержант же стоял у самого края впадины, напряженно вытянув шею, держа палец на спусковом крючке «шмайсера».

Тихон негромко застучал дятлом — даже Тасманов обернулся. Петухов скосил глаза на стук и увидел Кудрю, подбрасывающего на ладони финку.

Петухов воевал с первой минуты войны. Сержант, как и Тасманов, служил на границе. Был ранен, контужен при обороне заставы и все же ночью, оставшись в живых один, уполз в ржаное поле, отлежался и ушел в леса. Прорывался с регулярней частью из окружения.

Тасманов взял его в разведку из пехотной роты, прослышав в штабе о сержанте-чудаке, который возит с собой пограничную фуражку и надевает ее в последнюю минуту перед атакой.

С Петуховым было легко. Тасманов не заботился и не думал о его действиях, был уверен — сержант все сделает как нужно.

Петухов бесшумно лег и как растворился в земле.

Капитан мельком взглянул на ребятишек. Дети стояли тихо, словно и они знали, что сейчас на каждый звук откликается только смерть.

Чвак-чвак. Совсем рядом. Остановились на краю впадины четыре силуэта, словно шинели вывесили сушиться.

Что увидишь за сеткой дождя?

Чвак-чвак. Пронесло. Шинели будто смахнуло ветром.

«Юрген из Любека выпьет свой шнапс, — усмехнулся Тасманов, — нам же сейчас даже случайный выстрел ни к чему».

…Капитан угадал — они вышли на стык. Вернувшийся старшина нарисовал план обороны немцев. На левом обрывистом берегу два дзота — расстояние между ними двести метров. И в пространстве этих двухсот метров никого. Если накрыть дзоты с тыла гранатами, можно на плотах успеть достичь «сопредельной стороны», как выразился Петухов.

«Никого — это значит патрули, — размышлял Тасманов, — один мы только что видели. Да, без боя не уйдешь. Плоты для ребятишек. Петухова и Кудрю вплавь с плотами. Сами же подавляем дзоты и держим зону, пока ребята не переправятся».

Противотанковых гранат было две. У старшины и Петухова. У остальных шестисотграммовые «феньки» и легкие РГ-42. У каждого по две штуки. И еще две немецкие с деревянными ручками. Получалось четыре связки, ес. ли даже оставить по одной каждому на всякий пожарный случай.

Пулемет, захваченный у эсэсовцев, и рацию капитан решил перебросить на тот берег. Петухову придется прикрывать отход четверки, когда с дзотами будет кончено.

Плотики вязали из молодых осинок, срубленных тесаками. Бечевки и толстой тесьмы, оказавшихся у запасливого Долгих, хватило, чтобы скрепить похожие на жерди тонкие деревца.

Перед последним броском к реке Струткис объяснил ребятам, как нужно грузиться на плоты, лежать, не поднимая головы, и вообще замереть, словно и не живые они вовсе.

Капитан уговорился с Петуховым: сигнал для начала переправы — первый взрыв. Кудря, если все пройдет удачно, уводит детей в глубь леса, сержант с пулеметом занимает позицию по его усмотрению и прикрывает отход остальной группы.

Они сверили часы и разошлись, Струткис и Долгих — влево, Тасманов и старшина — вправо.

Четверть одиннадцатого — время одновременной атаки на дзоты. Пять часов группа находится в тылу противника.

…У дзота стоял часовой. Входная дверь была закрыта. Амбразура, которую видел капитан, узкая — крест с короткой горизонтальной щелью. Значит, левее есть еще одна.

Тасманов оценил позицию немцев с первого взгляда. Фронтальный сектор обстрела у защитников дзота был просто великолепен — весь правый пологий берег реки и подходы к нему.

«Успели создать систему огневых точек, — подумал капитан, — через каждые двести метров такое вот сооруженьице. Жиденько, но надежно… Нужно пометить на карте».

Тасманов кивнул старшине и прополз еще немного вперед.

План атаки был прост. Старшина снимает из «вальтера» часового и одновременно связкой гранат подрывает плотно задраенные двери.

Тасманов делает рывок и бросает вторую связку в теперь уже открытый зев дзота.

Выстрел из пистолета во влажном плотном воздухе хлопнул как-то неправдоподобно тихо. Старшина точно метнул свою связку под бревенчатый козырек, прикрывающий вход.

Второй взрыв как бы вывернул дзот изнутри. Он стал вдвое ниже, осел, потом в нем что-то еще раз грохнуло — рухнули перекрытия, из зияющих проломов повалил черный едкий дым.

Тасманова обдало глинистой жижей — после броска он лежал ничком в углублении между задним естественным бруствером и траншеей, ведущей к дверям, когда рвануло третий раз, от детонации обвалилась стенка, и капитан едва успел выскочить из своего укрытия.

Пасмурное, низкое небо расцветилось красными ракетами, глухо застучали пулеметы по всему переднему краю. Их светящиеся трассы протянулись на противоположный берег, и Тасманов догадался — немцы не разобрались в ситуации и бьют наугад, пытаясь выявить и накрыть огнем несуществующего противника.

Сползая по глинистому обрыву к реке, Тасманов услышал два взрыва, прозвучавшие почти одновременно.

Прошло не более пяти минут с того момента, как старшина взял на мушку часового. Капитан взглянул на реку, туда, где должны были двигаться плоты с детьми, но ничего не увидел за плотной завесой дождя.

Он вошел в воду, как вдруг сзади хлестнула короткая автоматная очередь. Оглянулся. Старшина кого-то выцеливал на гребне обрыва. Автомат затрясся в его могучих руках, как игрушка. По склону скатилась каска.