Далее Коктебель с его добрым хозяином, легким укладом жизни, сочувствующим, впечатлительным, внимательным человеческим ансамблем и вечно прекрасным морем не могли дать ему полного покоя.

Второе лето в Коктебеле уже было насыщено гнетущей тоской, жаждой перемены мест и впечатлений. Он решил бить тоску километрами. В этот приезд исходил все окрестности, побывал в Алуште, Судаке... Тоска, быть может, и похудела, но, как верный пес, не отставала от своего хозяина.

"Я и здесь не могу выкарабкаться из чувства ожесточенности и горечи. Ни бризам из меня не выдуть, ни солнцу из меня не выжечь подлой накипи бессмысленного гневного "за что", которое умный человек не должен пускать себе в уши".

Некоторую разрядку в это настроение внесло неожиданное мое вторжение. Крымские письма беспокоили, надо было что-то предпринять. К счастью, в Судаке отдыхали мои друзья - чета Фоминых. Они приглашали меня погостить у них. Я знала, что там же на даче композитора Спендиарова отдыхает и наш друг по Киеву - Анатолий Константинович Буцкий, знала, что встреча с ним будет приятна С. Д. Наскоро собравшись, я дала телеграмму в Коктебель. Неделя, проведенная в узкой дружеской компании, отвлекла всех нас от дум и забот было просто хорошо.

Возвращаясь в Одессу, я на два дня задержалась в Коктебеле. Тут я впервые увидала и познакомилась с Максимилианом Александровичем. Я не могла воспользоваться его любезным приглашением погостить, так как торопилась домой. С. Д. мог еще оставаться.

Очень живо помню эти два дня, проведенные в Коктебеле. Вижу живописную Коктебельскую бухту, с расположившимся у ног ее поселком. Скромные домики, всеми своими окнами и террасами обращенные к морю, полукружие гор, непрерывно меняющих свою окраску, знаменитую мастерскую с статуей царицы Таиах, хозяина, большого, с огромной гривой седеющих волос, схваченных повязкой, в длинной белой холщовой одежде, подпоясанной ремешком. Он похож на вещего кудесника, выходящего из священной рощи, или древнегреческого ваятеля перед станком с глыбой мрамора.

Перед самым отъездом с С. Д. случилась еще одна нежданная очень радостная встреча. Он познакомился с Александром Грином. В беседе выяснилось, что Грин читал его: "Штемпель "Москва"", хотел бы еще повидаться и пригласил Кржижановского побывать у него в Феодосии.

Через два дня С. Д. был уже в Феодосии. До отхода московского поезда оставалось два часа, он провел их в доме Грина. Тут ему все нравилось: сам Грин, его образ жизни, жилище, непринужденность беседы. Рассказывая в Москве о своей встрече, он волновался так, как будто соприкоснулся с чем-то очень важным, очень дорогим для себя. Особенно волновали его воспоминания об одной как будто мелкой детали: "Тут Грин на минуточку замолчал, задумался. Потом протянул руку к морю и тихо сказал: "Здесь я впервые увидел мою Бегущую по волнам"".

Нельзя сказать, что Кржижановский был несчастлив в друзьях. Исходившее от него обаяние привлекало к нему многих людей, но на сближение он шел трудно; установившимися дружескими отношениями дорожил, свято оберегая их. Очень требовательный к себе, он был требователен и к друзьям. "Друзья - это те, которых любят, ничего им не прощая". Некоторые, не выдержав испытаний дружбы, отходили от него. Это было всегда болезненно. В те трудные двадцатые годы его поддерживали морально и помогали в устройстве литературных дел Мстиславский, Левидов, Ланн, Антокольский. Ланн и Антокольский познакомили его с Евдоксией Федоровной Никитиной[120], председателем литературного объединения и организатором пользовавшихся хорошей известностью в Москве так называемых "Никитинских субботников". Субботники вели начало еще с дореволюционного четырнадцатого года. Будучи студенткой, Никитина стала проводить литературные чтения, на которые сходились и молодые начинающие писатели, и уже известные мастера слова, критики, литературоведы. По окончании университета она была приглашена читать курс русской литературы. Страстная любовь к литературе удачно сочеталась в этой молодой, умной, энергичной женщине с редким организаторским талантом. Упорно, настойчиво от субботы к субботе она укрепляла и расширяла объединение, на базе которого выросло свое издательство, сохранившее название "Никитинские субботники". Евдоксия Федоровна обладала исключительным чутьем в отношении молодых дарований и мужеством в отстаивании их произведений для печати. Многие молодые писатели, еще далекие от общественного признания, получали свое крещение в ее доме.

Кржижановский стал охотно посещать "субботники". Вскоре Никитина предложила ему выступить со своими рассказами. Он читал в разное время "Собирателя щелей", "Боковую ветку", "Тридцать сребреников", главы из "Возвращения Монхгаузена". Рассказы вызывали широкий обмен мнений, принимались как совершенно оригинальное, исключительное явление литературы.

После одного из таких чтений Никитина предложила Кржижановскому подождать, пока разойдутся присутствующие, так как ей необходимо переговорить с ним. Я чувствовала себя неловко, боясь помешать, но разговор состоялся в соседней комнате. Чтение было удачным, и хотя я знала, что ничего не может быть плохого, сильно волновалась. По лицу показавшегося в дверях комнаты Кржижановского я поняла, что разговор привел к хорошему результату.

Простившись с хозяйкой, мы спустились по лестнице и вышли на улицу. Дом, в котором происходили литературные собрания, находился на Тверском бульваре, почти напротив Камерного театра. Мы пошли бульваром. Было поздно, лишь редкие прохожие попадались навстречу. Дойдя до памятника Тимирязеву, мы сели на скамью. Хотелось поговорить всласть. "Что она сказала?.. А вы что ответили?.." и т. д. Никитина предлагала провести в издательстве одну из теоретических работ Кржижановского: "Поэтика заглавий". Дело было почти верное, так как ее слово имело решающее значение.

На бульваре было безлюдно, поздние ночные трамваи изредка прорезали звонками тишину; от памятника тянулась почти к ногам длинная тень. Мы размечтались на любимую тему Сигизмунда Доминиковича. Он страстно мечтал о поездке в Англию. Работая над повестью "Материалы к биографии Горгиса Катафалаки" он долго просиживал над картой Лондона, тщательно изучал его улицы, сплетения переулков, скверы, памятники старины и, вероятно, знал их не хуже старожилов этого удивительного города. Теперь он рассказывал о том, что поедет со мной в Англию, поведет по знакомым улицам Лондона, покажет Вестминстерское аббатство, Трафальгар-сквер и прочие чудеса.

Становилось зябко, мы встали и быстро пошли бульваром. Было уже совсем поздно, когда, проводив меня домой, он вернулся к себе на Арбат.

Никитиной удалось напечатать "Поэтику заглавий". Она начала хлопотать и о "Сказках для вундеркиндов", но даже ей получить разрешение на печатание не удалось.

"Поэтика заглавий" была первым значительным произведением Кржижановского, появившимся в московской печати. Она не могла принести ни славы, ни больших денег, но она положила начало дружеским отношениям, сохранившимся до конца жизни автора.

Был один случай, когда активное вмешательство Никитиной уберегло его от большой беды. В начале тридцатых годов проводилась разгрузка Москвы. Была объявлена общая паспортизация. Паспорт выдавался только лицам, предъявившим справку с места работы. Сигизмунд Доминикович в это время уже нигде не служил. В милиции ему отказали в выдаче паспорта. Выслушав его заявление о том, что он писатель, дали три дня для получения справки из писательской организации.

Никитина, узнав о его критическом положении, предложила ему немедленно подать заявление о приеме его в члены групкома драматургов и в течение двух дней собрала свыше десяти подписей - рекомендаций известных писателей.

Групком принял Кржижановского в члены, выдал справку; на третий день у него уже был паспорт.

На "субботниках" выступали не только с чтением художественной литературы, но и с научными докладами, музыкальными номерами. Приезжали актеры, певцы. Тут можно было встретить Москвина, Качалова и других именитых гостей. Под Новый год устраивалась елка. Каждому приглашенному заранее подготовлялся подарок "со значением". С. Д. получил однажды на елке стопку монет: тридцать шоколадных рублей, обернутых серебряной бумагой - намек на тридцать сребреников из его одноименного рассказа.