Когда однажды Кржижановский попал в трудное положение, Таиров заволновался: "Кто ваш главный враг? Скажите. У меня все-таки есть связи... может..." - "Нет, Александр Яковлевич, не может, и ничто не поможет. Мой главный враг - я сам. Я тот пустынник, который сам для себя медведь".

1924 год. Январь месяц принес стране весть о горестной утрате: скончался Владимир Ильич Ленин. После незабываемых - трагических в своем величии - дней и ночей прощания жизнь, казалось, потекла своим порядком. На поверхности все шло, как шло, но в сознании людей появилась едва ощутимая трещина.

Москва по-прежнему шумела, суетилась, куда-то неслась... Иногда она представлялась мне огромной веселой каруселью, наподобие той, которую я видела в детстве, когда отец водил нас, детей, в праздник на "Куликово поле". С круглого потолка карусели свисают фестоны ярко-красного бархата с золотой бахромой и кистями, к дощатому полю прикреплены по кругу лодки и качающиеся лошади. Заплатив пятачок, можно выбрать любое место, но, конечно, на лошади куда интересней. Все места заняты. Хозяин дает знак, его подхватывает веселая музыка. Карусель начинает двигаться, сначала медленно-медленно, потом все быстрей. Лошадь раскачивается в такт музыке, голова откидывается назад, и ты уже несешься вскачь по широкой, вольной степи навстречу ветру... Еще три-четыре оборота, музыка играет тише, движения замедляются, и ты снова у того места, где поднялась на круг.

Я не сомневалась в том, что мое ощущение жизни как заманчивой и обманчивой карусели неправильно: история не стоит на месте, не прекращаются ни на минуту глубинные процессы, имеющие свою закономерность, но эти процессы становятся понятными лишь по выходе на поверхность, а пока живешь тем, что видишь вокруг. Знание есть знание, а ощущение есть ощущение.

Кржижановский продолжал заниматься со студентами, писать новые рассказы, читать их, но моральное самочувствие его снизилось, дела в издательствах не налаживались, пройти в печать было делом сверхтрудным.

Литературная жизнь напоминала игру в чехарду. Никогда еще литература не знала такого количества течений, направлений, из которых каждое выбрасывало свою программу и защищало право на приоритет. Одерживали верх пролетарские поэты, объединившиеся в РАПП. Подлинная молодая советская литература пробивала свои ростки сквозь толщу всяческих препятствий. Дореволюционные издательства и объединения закрывались одно за другим. Кржижановский отдал свои "Сказки для вундеркиндов" в издательство "Денница", но оно вскоре закрылось. Лежнев взял у него для журнала "Россия" "Автобиографию трупа", но печатание переносилось из месяца в месяц, пока сам журнал не вынужден был наполовину сократить свой объем. Лежнев ушел, а с новым редактором не налаживался контакт.

Наши материальные дела были на грани краха. Не имея летом заработка, я уехала в Одессу в надежде пережить трудные дни в семье со своими близкими. Уезжая, я не очень-то верила словам С. Д., уверявшего меня в том, что дела пошли на улучшение и он вот-вот получит верный гонорар. Опасения мои оправдались. Как ни прятал он от меня горькую правду, но она прорывалась в письмах. Гонорар не поступал, приходилось познакомиться с "доктором Шроттом". Это имя стало синонимом голодовки. В Германии была санатория доктора с такой фамилией. В ней лечили больных голодом. Играя фамилией Шротт, С. Д. прикрывал истинное положение вещей. Он писал:

Я читала письма, и меня мучило воображение. И наяву, и во сне представлялось. Он сидит на скамье бульвара или в парке. Вечер. Он любит город и чувствует себя хорошо в одиночестве среди шумной, снующей взад и вперед толпы. В голове проносятся мысли, знакомые образы, реют замыслы, они сталкиваются, борются за право на осуществление. Великолепная битва. Он чувствует, что кто-то подсел к нему. Это старикашка маленького роста с седой, торчащей клином вперед бородкой, в пенсне на длинном шнурке и мягкой войлочной шляпе. Некто вроде "маленького Цахеса". Но нет, это не Цахес, это доктор Шротт. Доктор, улыбаясь, что-то предлагает ему. Кржижановский встает, идет, идет и... и Шротт за ним.... Что этот доктор ему предлагает? В чем убеждает?...

Избавление пришло от Сергея Дмитриевича Мстиславского[117]. Мстиславский предложил написать для Большой Советской энциклопедии статью об Авенариусе. Статья очень понравилась, последовал еще ряд заказов, и к моему возвращению дорога в Большую Советскую энциклопедию была уже проложена. Его зачислили в штат в качестве контрольного редактора отдела ЛИЯ (литература, искусство, языки). Отто Юльевич Шмидт, руководивший энциклопедией, был вежлив с сотрудниками, не докучал им мелкими придирками и больше был занят планами своих отважных великолепных экспедиций. Работать можно было спокойно.

В эту зиму удача пришла и с другой стороны. Таиров решил ставить в своем театре роман Честертона "Человек, который был четвергом", инсценировку его поручил Кржижановскому; работа увлекала. Честертон был по душе, сюжет хотя и связывал, все же оставлял некоторый простор и для фантазии. Пьеса удалась, актеры и репетировали, и играли ее с удовольствием.

Пожалуй, стоит тут упомянуть о маленьком инциденте, принесшим, однако, большое огорчение.

Театр по традиции устраивал после премьеры банкет. На банкете присутствовали исполнители, большая часть труппы во главе с Таировым, представители прессы, друзья театра, именитые гости и "нужные люди". Банкет проходил в непринужденной обстановке: пили, провозглашали тосты. Актер, игравший роль Среды, Соколов, предложил тост за автора сценария Кржижановского. С. Д., сидевший к нему спиной, поднялся с бокалом вина, но вдруг увидел в руке Соколова вместо бокала вазочку с печеньем. Была ли то неуклюжая шутка подвыпившего актера или сознательная дерзость - не знаю. Напрасно Таиров и Коонен подходили к С. Д. с приветствием, приглашали к своему столу - боль обиды не унималась. Не помогло и извинение спохватившегося и признавшего бестактность своей шутки Соколова. Еще и на другой день, вспоминая о вчерашнем банкете, С. Д. бледнел от гнева и боли. Отравлена была первая радость от первой большой удачи.

Пьеса прошла свыше пятидесяти раз, давая сборы. Однажды во время спектакля сорвался лифт, входивший в конструкцию декораций. Актер, сидевший внутри лифта получил легкое повреждение. Охрана труда требовала изменений в конструкции декораций, что было невозможно, так как требовало изменений всего режиссерского плана. Только после этого пьеса сошла со сцены.

Забегая несколько вперед, расскажу еще об одной совместной работе Кржижановского с Таировым. В тридцать седьмом году исполнилось сто лет со дня смерти Пушкина. К юбилейной дате готовилась вся страна, готовились и театры. Таиров решился на довольно отважный шаг: поставить роман "Евгений Онегин". Татьяна была давнишней мечтой Коонен, а Чаплыгин, вероятно, мог бы быть неплохим Онегиным. Инсценировку поручили Кржижановскому. Задача была очень трудной и ответственной. Гениальная опера Чайковского, слишком хорошо знакомая зрителям, не сходившая в течение полустолетия со сцены, навязывала и свое развитие сюжета, и свое освещение всех персонажей. Надо было найти что-то новое, свежее, незнакомое, чтобы пьеса была не простым повторением уже пройденного этапа, а раскрытием каких-то упущенных или недоработанных Чайковским возможностей. Все это надо было выполнить, оставаясь в то же время верным замыслу Пушкина и стихотворному тексту романа. Трудность задачи только радовала Кржижановского. Он бесконечно любил Пушкина, радовался возможности соприкоснуться с благородством высокого строя его мыслей и чувств, упиться гармонией его стиха. Маленький томик "Евгения Онегина" стал его постоянным спутником.