Ясно, с каким настроением мы вылетели на следующую разведку 23 ноября. Добыть данные во что бы то ни стало! Задание было нелегким: предстояло преодолеть сложную систему ПВО противника.
Решил выходить в районы разведки скрытно, применяя ломаные маршрут и профиль полета. На сильно укрепленную Феодосию выйти на большой высоте с юга, а затем уйти в Азовское море.
В середине маршрута встречаю многослойную облачность, уходящую ярусами вверх и сливающуюся в сплошные облака.
Советуюсь со штурманом. Гриша не утешает.
— Это только начало! Весь Крым и Азовское море, [37] надо полагать, забиты сплошь. Придется лететь под облаками.
Ничего не поделаешь, придется. На Феодосию — под облаками...
Вот она, Феодосия! Высота две тысячи, вплотную над нами — густая белая облачность. Машина на ее фоне — как на довоенном осоавиахимовском плакате. Всей душой чувствую, как внизу дружно поворачиваются в нашу сторону десятки длинных орудийных стволов. Даже, кажется, слышу поскрипывание маховиков механизмов наводки...
Но не привозить же открытки из довоенных киосков!
Штурман поспешно открывает люки для съемки, командует довороты. Пачки разрывов густо встают на пути.
— Командир! — непривычно горячий голос Панова. — «Эрликон» пристрелялся, сволочь...
Будто не вижу — дымный шнур почти задевает крыло.
— Усилить наблюдение!
Команда — глупей не придумаешь. А что я еще могу? Самолет на курсе фотографирования.
Разрывы ближе и ближе. Частокол трасс...
Не сходя с курса, резко отдаю штурвал, машина со свистом устремляется вниз...
— Начал съемку! — кричит Сергиенко.
Перспективную съемку ведет Жуковец — дублирует для страховки.
Снова огненный ад. Пристрелялись. На этой-то высоте не промажут. Грязновато-серые разрывы, огненные струи...
— Порядок! — голос Сергиенко в наушниках.
Ничего в жизни не слышал приятней!
Резко перевожу машину в набор высоты с одновременным крутым разворотом. Милая, выноси!
Уф-ф, позади Феодосия. Впереди — Азовское море. Облачность заметно понижается. [38]
— Командир, взлетают два «мессера» с аэродрома Багерово, — докладывает Панов.
Опоздали, молодчики!
Увеличиваю обороты, еще круче иду вверх. Плотные облака укрывают машину.
Со стороны Сиваша подходим к Геническу. Попытка пробить облака вниз безуспешна. Летим к Осипенко. Но и здесь не «подлезть» под облака и туман. Дальше лететь нет смысла. Разворачиваюсь и, пересекая Азовское море, беру курс на Приморско-Ахтарск, затем на Тамань.
Высота три тысячи метров. Летим над Черным морем. Через некоторое время выходим из облаков. Однозвучно работают моторы, застыли на делениях стрелки приборов. Команда, доклад, снова тишина... В такие минуты несведущему человеку могло бы показаться, что экипажу нечего делать. Но это не так. От взлета до посадки маленький боевой коллектив не имеет ни одной свободной минуты.
— Разворот влево, курс пятьдесят. Снижение до высоты четыреста метров, — командует штурман.
Панов принимает радио:
— Видимость один-два километра, дождь, ветер девяносто градусов, семь-десять метров!
«Посадка будет нелегкой, — думаю я. — А какая бывает легкой?»
На земле нас окружают друзья.
— Как погода? Прошли весь маршрут? Цели есть? «Мессеров» обманули? Здорово жарят зенитки в Феодосии?
На последний вопрос ответ дает техник Миша Беляков — он уже успел облазить машину.
— Да, прямо скажем, недешево снимочки обошлись...
— А ты как хочешь? — усмехается Сергиенко. — Чтобы фрицы за так их на память дарили?
— Мы же не девочки, — поясняет и Жуковец. — Зато [39] портретики — залюбуешься! И не снились такие их фройлянам рыжим в Берлине!
Интересно, так ли они ему были дороги, эти «портретики», там, над портом. Впрочем, обычная трепотня, разрядка нервов. Есть чем похвастаться в самом деле. И до проявления ясно — не «открытки в киосках». Меткое, кстати, сравненьице, товарищ гвардии подполковник, извините, не мог своевременно оценить. Делом был в тот момент занят, местечко высматривал, чтоб провалиться сквозь землю поаккуратней — чужой как-никак капонир. Интересно, какое теперь найдете? Тоже и вы ведь не Пушкин. А жаль! По справедливости надо бы уравновесить, при всей эскадрилье же выдали, даже при двух...
— С благополучным возвращением, товарищ Минаков!
Даже вздрогнул! Но нет, не он, не командир полка. Майор Стешенко, наш комиссар. Замполит теперь, но а эскадрилье все так и зовут комиссаром. Вежливенько обстукал ладонь о ладонь — тоже облазал машину, — подал руку, теплую, скользкую чуть от масла: даже в моторы успел заглянуть.
— Хороши снимочки, говоришь? — будто подслушал мой мысленный разговор с командиром полка. — Поздравляю, брат, поздравляю! Верно, и сам доволен? Вот и Миша... Правда ведь, Беляков? Соскучился по настоящей работке? Ничего, если дальше так дело пойдет, некогда будет и почитать газетку. И мне меньше заботы, а то не хватает на все экипажи газет...
Не выпуская руки, потянул меня незаметно в сторонку.
— Значит, характер?
Я уж заметил, что это словечко в ходу у него. Невольно обернулся к Белякову. Тот улыбался смущенно: ничего, мол, товарищ комиссар, залатаем так, что и следов не сыщешь... [40]
— Хороши открытки, значит? — подмигнув, прошептал замполит. — Так я, представь, и думал. Полюбопытствовал только — почем. В киосках-то, в Феодосии. Ну да, залатает Миша и раз, и другой... В общем, подумай давай, брат, — заторопился. — Характер характером... Ну давай! Проголодались ребятки, вон уже ждут в машине...
Подтолкнул в спину, сам зашагал назад, к самолету — там уж механики выносили свой инструмент, раскладывали на промасленном куске брезента.
Ребята и правда сидели в кузове, ждали с нетерпеливым блеском в глазах. Нервы разрядились, языки смолкли, заговорил желудок.
— Самому командиру полка доложите! — донесся голос сквозь шум запущенного мотора. — Ждет! О хороших делах и докладывать приятно!
Перелезая через борт, почувствовал, что улыбаюсь довольно глупо. Странный какой-то сегодня он, замполит. Не поймешь, хвалит или...
В тот же день шесть часов пробыл в воздухе экипаж Лобанова, ведя разведку у берегов Румынии. Из-за сложных метеоусловий маршрут полностью пройти не удалось, и опытнейший разведчик, по своему обыкновению, решил использовать оставшееся время для «свободной охоты». В районе мыса Тарханкут обнаружил две самоходные баржи, шедшие курсом на Севастополь. Три захода, три стены заградительного огня, три пары эрэсов по цели. Два попадания. Самолет также получил серьезные повреждения: отбита концевая часть лопасти винта, пробоины в правой плоскости, вмятина на площадке балки для подвески реактивных снарядов...
Но счет явно в пользу Лобанова. Не любит он возвращаться с пустыми руками домой.
* * *
25 ноября. Нашему экипажу задание: произвести воздушную разведку портов Феодосия, Ялта, Балаклава. Набираем высоту, берем курс на Крым. Погода не радует. [41] Через однообразную пелену облаков, растянувшуюся до горизонта, изредка пробивается жиденький луч и тут же гаснет в мглистой хмури. Внизу богатырская пашня — море не утихает, несмотря на умеренный ветер. Раскачало...
Высота пять тысяч метров. Летим над кромкой облаков, затем пробиваем ее. Феодосия. Бухта плотно накрыта туманом, виден только порт. Противовоздушная оборона противника также лишена видимости.
Разворачиваемся к морю и вдоль побережья летим к Ялте. За десять минут до цели входим в облака. Строго выдерживаю курс, заданную скорость.
Команда штурмана:
— Снижение! Впереди в пяти километрах Ялта!
Плавно теряю высоту, выхожу из облаков. Видимость есть. Небольшой доворот, курс для фотографирования. Выполняем плановую фотосъемку. В порту, кроме трех шхун, ничего нет. Зенитная артиллерия огонь не открывает, — видимо, наше появление оказалось неожиданным. Благополучно ухожу в море.