Так и Гриша Сергиенко, мой первый гвардейский штурман. В госпиталь был доставлен на грани смерти. Врачи спасли ему жизнь, но в воздух вернуть его оказалось не в их силах. И все равно выписался в полк. Наставлял молодых штурманов, затем освоил боевую специальность — служил в группе наведения истребителей в Новороссийской бригаде ПВО.

Да, возвращаются к нам друзья! В памяти, въявь — в Дни Победы на площадях, на местах былых битв, и больших и малых...

Я уж заканчивал эти записки, описывал тот последний, с Кавказского побережья, наш вылет на массированный удар по врагу в Севастополе. Из него не вернулся один экипаж, и я сетовал, что не нашел раньше случая представить читателю этого замечательного летчика, Василия Скробова, ветерана гвардейцев, как вдруг...

От него и письмо. От Василия Скробова! Будто услышал меня, угадал...

«Трудно выразить все словами... Гамма различных чувств, мыслей, воспоминаний...» (Это по поводу первой книги моих записок[3].) «Черное море! Когда-то оно приняло в себя мою кровь...»

Да, приняло... Скробов прилетел в Геленджик в самый день вылета, 26 сентября, когда многодневные приготовления были уже закончены, — перегнал из Гудауты самолет комдива. Сам он не должен был участвовать в [380] этом ударе. Но в нашей четверке, которую возглавлял сам комдив, заболел один летчик. Скробов полетел вместо него. Мы шли крыло в крыло, я все видел... Снаряд поразил его машину, когда уже были сброшены бомбы, от нее отломилось крыло... Мы не заметили, кто тогда выпрыгнул, обломки самолета скрылись в морской пучине. Весь экипаж сочли погибшим (у Василия до сих пор хранится дома «похоронка»).

Оказалось, не так. Да, погибли. И штурман Владимир Надеждин, и стрелки Иван Правдивый и Александр Борисов. А Скробов...

Раненый Скробов подал команду — прыгать, но связи не было. Чудом выбрался из кабины, ударился головой о стабилизатор — машина уже беспорядочно кувыркалась. Очнулся в воде. Захлебывающийся, опутанный стропами парашюта. Рядом — борт катера. Гитлеровец ткнул в лицо пистолет, ударил по голове рукояткой...

Дальше — знакомо. Три попытки побега. Четвертая удалась. Пробрался в отряд к партизанам, воевал в их рядах, пока не пришли наши. Потом возвратился в свой полк и продолжал бить врага с воздуха...

Знакомая, правда, уже история? Не так ли было почти и с Клименко, Гордеевым, Гусевым, Соломашенко... Было с другими...

Мой друг Дима Бабий вернулся в полк после Победы. В том дальнем ночном полете над Дунаем его машину прошило сразу несколько очередей. Самолет пылал, никто из экипажа не отзывался. Дима выпрыгнул, приземлился в бессознательном состоянии — обгоревший, полуслепой. Лагерь. Затем — особый, штрафной. Потом штутгартская тюрьма. И везде одна мысль — о побеге. И бежал — из тюрьмы! Во время бомбежки. Но был пойман и оказался в Дахау...

А много позже, в 1963 году, жители болгарского села Иширково обратились с письмом к Маршалу Советского Союза Сергею Семеновичу Бирюзову: хотят поставить [381] памятник погибшим советским летчикам, но не знают их имен. Имена были выяснены: Леонид Иванович Лебедев, Павел Петрович Лелеко, Дмитрий Петрович Филиппенко. Был воздвигнут и памятник. И на его открытии присутствовал командир отважного экипажа — Дмитрий Федорович приехал почтить память друзей со всей своей семьей. И теперь дома у него бережно хранится засушенный букетик цветов, выращенных на их могиле, и кусочек дюраля от боевой машины...

Убегали. Из глубочайших тылов врага, из-под особой охраны, которую приставляли гитлеровцы к советским летчикам. Убегали и возвращались. И непременно — в свой полк.

Не чудо? Не чудо ли из чудес? Или просто — герои?

Много героев среди друзей. Признанных, с Золотыми Звездами. Однополчане Федор Аглотков, Сергей Дуплий, Александр Жестков, Иван Киценко, бывший наш командир Виктор Павлович Канарев, Евгений Лобанов, Дмитрий Минчугов, Александр Толмачев, Георгий Черниенко... Наши соседи-друзья истребители Борис Литвинчук, Владимир Снесарев, Дмитрий Стариков, Дмитрий Зюзин, штурмовик Георгий Попов...

И много героев без звезд и, может быть, не упомянутых в этой книге...

Тогда пусть простят. Сколько лет миновало, сколько сменилось вокруг людей. А мы... Мы — одна семья. Включая и тех, кого нет уже с нами...

Хочется быть вас достойным, друзья. И рассказать о вас людям.

Особенно — молодым. Тем, кому жить и дружить. И — помнить!