Но что бы там ни было, нам с Павленко в наших ночных чтениях сорок первого года он был интересен более всего своим Наставлением.

И как был я рад, когда нашел у Батюшкова несколько выразительных строк, посвященных Воронцову. «Чужое — мое сокровище» — так озаглавлена записная книжка поэта, относящаяся к 1817 году. Он вносил туда выписки из того, что читал, и свои размышления по поводу прочитанного. Вот запись от 8 мая: «Славного Воронцова я видел в окрестностях Парижа». Затем Батюшков приводит цитату: «Быть весьма умным, весьма сведущим не в нашей состоит воле; быть же героем в деле зависит от каждого. Кто же не захочет быть героем...»

Эта мысль Воронцова, выраженная им в военном приказе 12-й дивизии, навела Батюшкова на серьезные размышления о нравственной природе человека, и вот что он написал дальше: «...Я здесь в тишине думаю и, конечно, не ошибаюсь, что эти слова можно приложить и к дарованию — вот как: не в нашей воле иметь дарования, часто не в нашей воле развить и те, которые нам дала природа, но быть честным в нашей воле: ergo! Но быть добрым в нашей воле: ergo! Но быть снисходительным, великодушным, постоянным в нашей воле: ergo!»

Как отчетливо открывается нам в этой маленькой заметке облик самого Батюшкова, какой всеобъемлющий вывод, выходящий далеко за рамки воинской психологии, сделал он из параграфа воронцовского приказа. Но и сам этот параграф, типичный для военных писаний автора, дает простор обширным умозаключениям.

В дореволюционной историографии и публицистике деление командных кадров на суворовцев и гатчинцев не фиксировалось терминологически. И понятно, почему. Гатчинцы были подавляющей силой в русской армии. В изобличительных очерках Короленко «Честь мундира и нравы офицерской среды» нет такой классификации. Отсутствует она и в «Поединке» Куприна, после издания которого многие офицеры-гатчинцы, сообразив все-таки, в какую систему метит автор, посылали ему вызов на дуэль.

Весь смысл гатчиновщины, хотя и не называемой тогда этим именем в негативном смысле, был угоден решительно всем русским государям после ее основателя, Павла I. И военная цензура строго пресекала попытки серьезных бескомпромиссных обобщений и критики в адрес офицерского корпуса.

Только в советское время появилась возможность всестороннего и объективного анализа дореволюционного строительства русских войск. Еще не все сказано в этой сфере. Во всяком случае, мне кажется плодотворным определение границ между национальной суворовской школой и гатчиновщиной, которая во все времена своего существования выражала устремления и дух самых реакционных кругов России.

Различие в подходе к проблемам обучения и воспитания войск в прежние времена нередко объясняли особенностями характеров: Суворов, дескать, добр, не хочет мучить солдат, а какой-нибудь Гудович зол, потому и измывается над ними. У Кутузова душа нараспашку, а, скажем, Беннигсен застегнут на все пуговицы.

На самом деле все обстояло не так просто. И Суворов не был добреньким, он сам о себе говорил: «Я строг!» И Кутузов но обладал «душой нараспашку», а справедливо слыл сдержанным, опытным дипломатом. И Беннигсен по характеру не был исчадием ада. Попадались среди гатчинцев и злые, и добрые, и замкнутые, и общительные.

Но народ сердцем угадывал своих истинных военных вождей. То были люди, так или иначе ему близкие.

В жизни Суворова, наверно, сыграло роль и то, что этот сын мелкопоместного дворянина ездил в своей захолустной деревне в ночное вместе с крепостными мальчишками, жил жизнью хоть и помещичьего сынка, но рядом с крестьянским людом, не отделенный от него презрительной усмешкой барича.

Потомственные самодуры в военных мундирах или новый генералитет из числа высокомерных остзейских баронов на русской службе существенно отличались от военачальников, вышедших из дворянских семей, не чуравшихся «простого народа».

Но не только в том дело. В многовековой истории армий солдаты всех времен и народов любили не добреньких полководцев, но тех, кому ведома наука побеждать.

Вот малоизвестный эпизод из времен царствования Екатерины Второй. Возмущенный безуспешными атаками типичного гатчинца, генерала Гудовича, фаворита поверженного Петра III, светлейший, как его именовали, князь Потемкин отправляет ему ядовитую записку. «Поскольку вы в Килии видели турок только тогда, когда они оттуда ушли, то я вам посылаю генерала Суворова, который вас научит рассматривать их вблизи, чтобы вы могли получить понятие об их внешнем виде».

В то же время новому командующему осаждающей армии Суворову он дает письменную инструкцию, лаконичную и строгую: «Возьмите Измаил во что бы то ни стало». Далее следует знаменитый ультиматум Суворова сераскиру, командованию крепости, затем — штурм. Измаил взят.

Крепости берут не добротой полководца, но его воинским умением и способностью вдохновить войска на подвиги. Солдат знает, кто его бережет, даже в кровопролитном штурме, решающем всю кампанию, а кто губит в неумело организованных действиях, истощающих терпение, энергию, обессиливающих дух.

Гатчинцы в большинстве своем не умели воевать, да и солдат готовили не для боев, а к плац-парадам. Суворовцы апеллировали к стихийному патриотизму рядовых, формируя таким образом у солдат верность «царю и отечеству». Гатчинцы же превращали солдата просто в «заводную машину». Справедливости ради нужно сказать, что среди офицеров-гатчинцев было немало и храбрых людей. Корпоративная честь требовала хладнокровия в бою. Упаси бог, если что не так и о «дрожементе» какого-нибудь поручика узнает начальство, а то и сам монарх. Позор всему полку, всей его дворянской верхушке. Офицерская среда в таких случаях подчас сама выталкивала труса из полка. Но личная храбрость гатчинца лишь усиливала в нем высокомерие и презрение «супермена», как мы бы сказали сегодня, к «нижнему чину».

Близость к русской национальной жизни позволяла военачальникам суворовской школы понимать психологию соотечественника, одетого в военную форму, и успешно водить его в бои.

Обязательным ли условием при этом бывала принадлежность такого генерала или офицера к мелкопоместному или разорившемуся, обнищавшему дворянскому роду, чтобы именно потому принимать близко к сердцу житье-бытье «нижнего чина»?

Нет! Бывали исключения, и одним из них, по-моему, оказался рафинированный отпрыск богатого помещичьего рода Михаил Воронцов в молодые годы своей армейской службы. И в этом смысле русская военная история но должна его забыть.

Но, несмотря на такие исключения, анализ расслоения русского офицерства в прошлом на суворовцев и гатчинцев возможен и необходим. В нем есть и элемент социальный. В этом убеждают нас и появление на исторической сцене офицеров-декабристов, «дворянских революционеров», по выражению Ленина, и многие другие факты общественной, армейской жизни вплоть до деятельности лейтенанта Шмидта в качестве командующего восставшим флотом Черноморья. Нет сомнения, что кроме всего прочего в настроениях и взглядах прогрессивной части русского офицерства отразился и ее протест против ненавистных повадок военного пруссачества.

Анализ течений в русском офицерстве опирается на свидетельства истории, многочисленные мемуары, переписку современников, военные предания. И в прошлом, как мы видим, достойные офицеры, если судить не внеисторически, правильно понимали смысл своей работы в армии. Какие же признаки, формулируя кратко, определяют для нас тип представителя суворовской школы? Прежде всего это тот, кто видел в солдате не раз и навсегда безгласый манекен, а человека, соотечественника.

Несомненно, основой такого взгляда на «нижних чинов» было отношение офицера к крепостному праву. Ревнители крепостничества ни в чем не нарушали его духа в армии. Помещик — офицер, крепостной — солдат. В войсках продолжала функционировать звериная феодальная система. Солдаты, в сущности, были дворовыми офицера-сюзерена.

Тот же, кто считал крепостничество позорным установлением или даже просто чувствовал сердцем его несправедливость, уже не мог исповедовать гатчинскую веру. Видя в солдате человека, а не раба, такой офицер дорожил его жизнью. А что означает в армии дорожить жизнью солдата? Это значит учить его бою, а не механическим плац-маршировкам. Это значит построить боевую подготовку так, чтобы выковать из солдата сноровистого, умелого бойца, хорошо владеющего оружием, способного сознательно, осмысленно переносить тяготы армейских походов и быть в любую минуту готовым к напряжению боя. Помните суворовское: «Каждый солдат должен понимать свои маневр»?