10

Сделанный Рюдигером выбор профессии вызвал у Вегенеров полное одобрение. Дед, сам в прошлом государственный служащий, говорил об ответственности, о надежном жизненном обеспечении. Бабушка – проще: солидная работа.

В классном журнале против фамилии Поммеренке появилась запись о предполагаемой профессии – служащий финансовых органов. Правда, Рюдигер имел о них смутное представление. Но они казались чем-то могущественным, грозным, всесильным. И этого было достаточно.

Финансовых инспекторов все боятся. Фининспектор любого выведет на чистую воду. Его не проведешь. «Тут уж снимай штаны», – как любит приговаривать дед, когда играет в карты и ему особенно везет.

Работа же оказалась скучной, однообразной. Ученика Поммеренке послали для начала познакомиться со всеми отделами. Посидев в каждом, он действительно кое-чему научился. Но всю жизнь проверять налоговые декларации, сидеть за одним и тем же столом?

Уже в первый год возникли сомнения: долго ли он тут продержится? Его привлекала лишь живая работа с посетителями. Например, в отделе уплаты налогов за автомашины. Это огромное помещение занимало целый этаж. Посередине принимали клиентов, почти всегда немного испуганных. Лишь представители крупных автофирм держались уверенно, будто сами работали здесь. Отделенные подковообразной стойкой от публики, за столами сидели инспектора.

Рюдигеру нравилось работать на людях. Делаешь вид, будто углубился в бумаги, иногда встаешь, чтобы взять из шкафа папку, подсаживаешься к машинке… И никто из посетителей не посмеет тебя поторопить.

Ему нравилось и то, что именно он решал, когда начать разговор. Он сам обращался к посетителю. А не хотелось, так и не обращался. А у закрытых комнат, длинных коридоров тоже есть своя прелесть. Тут тебя никто не видит, можно работать без суеты и спешки. Здесь тон задавал опять же он. Нажмешь кнопку, над дверью вспыхивает табличка: «Входите!»

Но все-таки больше всего любил Рюдигер работать у стойки; здесь он острее чувствовал свою власть. Если человек ему приглянулся (разумеется, с первого взгляда – занятый работник не станет пялиться на людей), то Рюдигер тут же вызывал его. Обычно он оделял своей благосклонностью женщин. Но чаще он напускал на себя занятый вид и упивался своим всемогуществом. Он медлил со словом «следующий!», прислушиваясь к нетерпеливым вздохам у стойки, покашливанию, барабанной дроби пальцев (изредка раздавались нахальные вопросы – «а поскорее нельзя?»). Эти секунды даже на третьем году учебы порой воспламеняли в нем новую любовь к избранной профессии.

Вспышки вспышками, а Рюдигер в конце концов решил избрать иную стезю, несмотря на то, что и в профучилище, и в страховом агентстве у него сложилась репутация способного, самостоятельного, целеустремленного сотрудника (репетиторство, работа кельнером не прошла для него даром и укрепила веру в собственные силы), а это сулило неплохие перспективы.

Рюдигер задумал поступить в вечернюю гимназию, и Вегенеры поддержали его.

– У парня светлая голова, – с гордостью говорила бабушка, а дед обрадовался, что после третьего года обучения Рюдигер может уйти во временное увольнение.

– Получишь образование, никто его у тебя не отнимет. Что твое, то твое, – повторил он свое любимое изречение, которое оказалось приложимым и к данной ситуации. – Потом можно опять вернуться на государственную службу, – добавил он сквозь сигарный дым.

Для Рюдигера настали непростые времена. Целых два года ходил он с работы в вечернюю гимназию, но и после занятий Вегенерам подолгу приходилось дожидаться любимого внука, так как он попал в дружный и веселый класс, который не разбегался сразу по делам, чтобы снова засесть за учебники и заняться зубрежкой.

Одноклассники шли в ближайший ресторанчик, иногда в кино или на танцы; ночные увеселения после целого рабочего дня, да еще уроков, конечно, сказывались и на успеваемости, и на физическом самочувствии, но зато каждое утро начиналось с хорошего настроения от предвкушения совместных развлечений – с этим настроением было легче высидеть и на работе, и в гимназии. Тем не менее за три года вечернюю гимназию бросили почти семьдесят процентов учащихся. Но! только не Рюдигер.

Через три года Поммеренке сдал выпускные экзамены на аттестат зрелости. В последний год его освободили от работы, и он получал небольшую стипендию, а кроме того, Рюдигера поддерживал дед за счет своей пенсии. Наибольших успехов Рюдигер достиг в тех предметах, где мог использовать свое красноречие.

Он закончил бы гимназию почти с блеском, если бы не латынь. Рюдигер не любил зубрить слова. А прикрыть незнание красноречием тут не получалось. Да он особенно и не пытался. Не мой предмет, и весь разговор.

В компании одноклассников, совершавших ночные обходы увеселительных заведений, Рюдигер давно выделил одну девушку, Ее звали Барбара, она была на его вкус чуть крупновата и нескладна, зато проста и жизнерадостна.

Она тоже работала в страховом агентстве. Объединяла их и нелюбовь к латыни.

– Цезарь с Цицероном меня не интересуют, – говорила она. – И медициной я заниматься не собираюсь. А на «неуд» мне плевать.

Через год они уже проводили время вместе не только после уроков, но и в выходные. Сначала занимались, потом выяснилось, что можно прекрасно обойтись и без этого предлога.

Рюдигер был рад тому, что у него появилась прочная связь. Прежние знакомства продолжались недолго. Да и в гимназии он чувствовал себя из-за Барбары как-то уверенней; несмотря на нехватку времени, он старался встречаться с ней почаще. Довольный собой, своей, так сказать, внутренней жизнью, Рюдигер все больше тяготился внешними условиями. Приглашать Барбару в квартиру Вегенеров не хотелось, но и вечно уклоняться от настойчивых расспросов бабушки он не мог, поэтому, в конце концов, открыл свой секрет, рассказал о Барбаре, а позднее и представил ее старикам.

После первого же визита бабушка назвала Барбару «очаровательной», а та бабушку – «забавной». Гораздо меньше Барбаре понравилась комната Рюдигера. Прямо она не рискнула сказать об этом, лишь спросила:

– Разве тебе здесь уютно?

Впрочем, сама Барбара жила немногим лучше. Она снимала комнату у старой вдовы. Вдова была жутко любопытна, к тему же старалась запихнуть именно в сданную комнату как можно больше мебели, поэтому Барбара предпочитала бывать там пореже. Между ночными развлечениями и началом работы в конторе оставались считанные часы. Барбаре строго запрещалось «приводить мужчин», как был бы назван визит Рюдигера. Да и не чувствовали бы они себя здесь спокойно ни секунды. Кровать скрипела так, что, если просто вдвоем присесть на нее, скрип все равно переполошил бы даже тугоухих соседей.

Однажды ночью, когда Рюдигер провожал Барбару домой, он предложил ей поискать небольшую квартирку, где они смогли бы освободиться от опеки и Вегенеров, и старой вдовы; было бы место, чтобы сообща готовиться к экзаменам. И вообще, тогда у них находилось бы время не только для работы и учебы.

Барбара ответила согласием.

Но найти квартиру оказалось непросто. Рюдигер, который при поисках квартиры представлялся налоговым инспектором Поммеренке, пережил немало разочарований. Скажем, если квартплата была сравнительно невысока, то хозяина раздражало наличие «невесты», которую Рюдигер приводил посмотреть квартиру.

– Ах, только помолвлены? Ну это, каждый может сказать.

Рюдигер почти отчаялся, но тут произошли важные события.

Барбара целую неделю чувствовала себя неважно. В понедельник после уроков они пошли отпраздновать день рождения одноклассника. Вечеринка получилась веселой, они пили вперемешку шампанское, пиво, вино. Барбаре сделалось дурно. Потом тошнота преследовала ее еще несколько дней, что уже не похоже на похмелье. Она обратилась к отцу.

Тот осмотрел ее и посоветовал сходить к гинекологу:

– Если не ошибаюсь, быть мне скоро дедом.

Отец не ошибся, и его коллега два часа спустя подтвердил ото. Сначала Рюдигер запаниковал. Он принялся соображать, каковы могут быть последствия для него и Барбары, удивляясь спокойствию ее отца: «Быть мне скоро дедом». Разве тут можно остаться спокойным? Или это сарказм, ирония? Может, он зачерствел, как все врачи? Неужели ничто не способно вывести его из равновесия, даже судьба собственной дочери?