— Зеврасий приветствует Евкратида! — Этот возглас заставляет правителя очнуться от дум. Перед троном, униженно согнувшись, стоит бледный лысый человек. Бриллиантовая диадема тысячами огоньков осеняет желтую сухую, как пергамент, кожу его лица. Множество драгоценных камней искрится и переливается на одеждах главного жреиа храма Зевса. Его смиренная поза как-то плохо вяжется с этим великолепием.
— Важные и секретные новости, царь. Coблaгoвoли выслушать меня!
— Говори, Зеврасий, я слушаю, — ласково произнес Евкратид.
— Позволь просить тебя об уединении, владыка. Новости весьма важны и секретны.
Они встают и не спеша уходят из зала. Все вопросительно и тревожно смотрят вслед удаляющимся, и только Аор не меняет своей лениво-равнодушной позы.
Зеврасий захлопывает массивную дверь, щелкают засовы. Этот звук словно стирает с лица главного жреца всю почтительность. Перед Евкратидом уже не униженный проситель, а властный, исполненный собственного достоинства предводитель храмовой общины, равноправный вершитель судеб города и государства. Эта перемена не удивляет Евкратида. Жрецы умны. Они прячут свою власть, как лезвие кинжала, в непроницаемые бархатные ножны почтительности и лести.
— Неприятная новость, царь. Аор оказался прав. Индусы не приняли наших послов, их армии разбили пограничные укрепления и перешли границы Бактрии. На время войны община будет вынуждена поддержать Аора, несмотря на твое недовольство. Нужны золото, оружие, армия. Все это может собрать только Дор. Тебе не хуже моего известно, как много нитей забрал в свои руки сей муж.
— Но, быть может, еще можно заключить перемирие?
— Очень трудно, и опять это может сделать только Аор.
— Аор! Аор! Почему всегда и везде Аор? У Антимаха воинов и золота не меньше! Почему община не поддерживает этого смелого сатрапа*? note 9
— Смелость еще не ум… И к тому же прежнего Антимаха уже нет.
— Как это — «нет»?
— Аве глубокие урны стоят у порога обители Зевса, они полны даров, счастливых — одна и несчастных — другая…
— Хватит загадок! Что значат твои слова?
— В последнем набеге вся дружина Антимаха осталась в скифских степях. Много времени пройдет, прежде чем его подданные оправятся от поражения и вновь дадут ему своих воинов. Да и сам Антимах нижайше просит Аора принять его, а его дары уже прибыли на твой двор.
Невеселыми мыслями отозвалось в Евкратиде это известие: его главный сторонник, — злейший враг Аора — Антимах разгромлен, община не дает согласия на устранение Аора, значит, еще много лет придется чувствовать на себе мягкую и сильную лапу, незаметно, но уверенно направляющую каждый его шаг… Придется проститься пока с мечтами о безраздельной власти, которой он так жаждал все эти годы, и которая все медлила прийти.
В то время как происходит этот тайный разговор, Аор, заранее извещенный, уже принимал Антимаха в главном Тронном зале. Улыбка в дергающихся уголках губ плохо скрывала состояние Антимаха. Аор отлично понимал, что причина — не только военное поражение. Гордость и властолюбие не позволяли Антимаху примириться с положением просящего и побежденного. И Аор все внимательнее вглядывался в его лицо.
Бесконечные интриги Евкратида, его заигрывания с храмовой общиной, стремление к безраздельному правлению не раз уже наводили Дора на мысль о смене царя, но подходящей замены он пока не видел. Может быть этот? Аор разглядывал сатрапа так, словно видел впервые, выслушав его, спокойно спросил:
— Что же сделал Антимах потом?
— Что можно было делать? Дружины уже не существовало, мы захватили этих двух рабов и с десятком воинов вырвались из западни. Одного из рабов, самого сильного, я приношу тебе в дар вместе с остатком моей казны.
— Ну, хорошо. Я разошлю папирус сатрапам, они пополнят твою дружину, а с ней пополнится и казна. Надеюсь, Антимах не забудет услуги? Я прикажу также заново отстроить твой Бактрийский дворец. Мараканда пока обойдется без своего правителя: Антимах может понадобиться здесь.
Хлопнув в ладони, Дор тут же отдал подбежавшему писцу необходимые распоряжения.
Провожая глазами Антимаха, который шел, гремя доспехами, не снятыми даже ради царского приема, и с интересом наблюдая, как тот на ходу презрительно отодвигал с дороги не успевших посторониться купцов и просителей, Аор задумывался все больше.
Вот такой недалекий, самолюбивый и несдержанный человек мог бы очень пригодиться ему. В то же время его честолюбие и вспыльчивость могли вырасти в очень опасные, решающие качества… Да, для Антимаха нужна веревка особой прочности. Такой властолюбец, если вырвется из рук, может натворить немало бед.
Нужно выждать, не спешить, уловить момент. Антимах обязательно споткнется в своем стремлении к власти, сделает ошибку, и тогда он, Аор, получит в свои руки веревочку покрепче простой благодарности.
ГЛАВА V
Алан попал в сказочное царство. В то самое, о котором мечтал. Но как это не похоже на его мечты! Вот он лежит на спине лошади, потеряв свободу, волю и родину… Сквозь пелену боли мелькает перед глазами ненавистное лицо, искаженное багровым шрамом, тело горит от побоев, а губы шепчут слова на далеком языке гор и лесов… Сбылось предсказание судьбы!
А кругом, почти не задевая сознания, шумит чужой враждебный мир. Двое горожан в расшитых халатах останавливаются около него и окидывают измученное тело юноши оценивающими взглядами знатоков. Им, видимо, нечего делать; дневная жара и скука утомительны. Они лениво перебрасываются малозначительными фразами, щеголяя своими познаниями:
— Этот раб стоил бы семьдесят драхм, если бы не побои.
— Премудрый Бен-Сира* note 10 в своих поучениях говорит нам: «Корм и груз — для осла; хлеб, битье и работа — для раба».
— Ты мудр, Аионисий, но тот же Бен-Сира говорит дальше: «Пусть душа твоя любит разумного раба и не лишай его свободы».
— Раб, заслуживший такие побои, неразумен.
По счастью, Алан не знал арамейского языка, на котором говорило большинство жителей Бактрианы. Воспитанный по суровым, но справедливым законам своего племени, но еще не знал, что означает безнадежное слово «раб». Он не знал, что люди, которые управляют вещами, создают их, могут и сами превращаться в веши в стране, где закон гласит: «Собственность, в общем, есть орудие, а раб есть живая собственность и первое из орудий"*. note 11 Это печальное знание еще придет к нему в государстве, строящем свое могущество на согнутых спинах несчастных, имя которым — рабы.
Только по счастливой случайности Алан не попал на работы в каменоломни — там жизнь раба измерялась тремя годами. В городе, в царских дворах и мастерских с рабами обращались лучше, старались даже иногда смягчать их участь, помня опыт Афин, где хорошее обращение с рабами сокращало число мятежей.
Двое воинов, принимавших дары Антимаха, подошли к Алану.
Юноша потерял сознание от боли, когда один из них перерезал впившиеся в тело веревки. Сброшенный с лошади, пленник рухнул в пыль у ног воинов, и даже пинки и ругань не смогли его поднять. Бормоча проклятия, воины подхватили его под руки и поволокли в задний конец огромного двора, где помешалось большое строение без крыши — жилище царских рабов. Подобное зрелище, видимо, было привычно здесь, ибо ничто не изменилось в ленивом равнодушии людей, заполнявших двор и занятых своим делом. Никто не обратил внимания на окровавленное тело раба, волочившееся в пыли. Двое горожан, усевшись в тени, то и дело отгоняя назойливых мух, вели разговор о новой тунике верховного жреиа.
Алан очнулся лишь вечером. Какой-то юноша с коричневой, как орех, кожей сидел рядом и осторожными движениями смазывал его раны. Вокруг приглушенно гудели голоса. Алан огляделся: большое помещение заполняли люди, возвратившиеся с работы. Они сидели прямо на полу, усыпанном соломой, и, устало переговариваясь, неторопливо ели свой скудный ужин. Рисовые лепешки и круглые глиняные чаши с похлебкой стояли перед каждой группой. Алан заметил, что люди в небольших группах чем-то похожи друг на друга. У них одинаковые оттенки кожи и волос. Позже он понял, что в Бактрии старались распределять рабов так, чтобы из одного племени было не больше трех-четырех человек. Незнание языка разобщало невольников, мешало сговариваться всей массой для побега или восстания.