Евгений Гуляковский

Украденный залог

ПРОЛОГ

— Зачем человеку мужество, если он все равно умрет?

Алексей грустно усмехнулся. Много дней их маленькая экспедиция провела в пустыне среди тарыков, в желтом и едком песке. Люди устали. В трудные минуты они начинают задавать себе и другим вопросы. На этот раз первой начала та, которую он любил. Вот она сидит рядом. Равнодушная, с пустыми глазами. Такие глаза бывают у человека, когда пустыня оказалась сильнее. Волосы посерели от пыли. Никто не умывался третьи сутки. Наверно, ей уже хочется пить, но она не говорит об этом. Она спрашивает, что такое мужество… Наверно, нужно остановить машину, успокоить ее, чем-то утешить или накричать, нагрубить. Вместо этого он начинает объяснять ей, что такое мужество.

В неподходящей обстановке высокопарные слова звучат нелепо и наполняются от этого непонятной значительностью.

— Мужество не умирает вместе с человеком, оно остается жить для других.

— Может быть, и любовь остается другим?

— Может быть.

И снова молчат. Сорок километров в жару. Потом остановка. На шесть часов, не больше, она, наверно, не захочет даже умыться.

Когда машина остановилась, Алексей узнал знакомое место. Здесь они уже были. Под песчаной грядой погребена разрушенная стена древнего города. Города давно нет, а стена осталась.

Наверно, Таня думала о том же. Она вышла из машины и долго смотрела на стену.

— Это Бактра. Я знаю. Великий полководец Аполонодор Артамитский две тысячи лет тому назад разгромил здесь индусов. Говорят, он был чужеземцем. Рабом и скифом. Ты тоже был скифом. Таких, как ты, греки называли варварами.

Он знает, откуда у нее эти точные сведения. Человек, от которого она уехала с ним, был кандидатом каких-то очень древних наук.

Разбили палатки. Когда стемнело, из корней саксаула рабочие сложили костер. Красные отблески ложились на старые стены. Казалось, большие мохнатые тени ворочаются среди них и живут отдельной, непонятной для людей жизнью.

— Если ты прав, то мужество этих людей, — она кивнула на остатки стен, — все хорошее и светлое, что было у них, должно быть с нами. Где оно?

— Оно с нами.

— Я его не вижу.

— Мы не видели, как загорелись звезды, тем не менее они светят. Люди не уходят бесследно, все лучшее остается с другими.

— Ты умеешь красиво придумывать. Однако умирает все. Даже любовь…

Когда Таня уснула, он ушел из лагеря и остановился у древних стен. Никто не сможет ему помочь, и уж, во всяком случае, не те, кто жил здесь две тысячи лет тому назад. Менее всего они могли помочь ему… Любил ли тот, кого звали Аполонодор Артамитский? Каким он был человеком? И какое ему до этого дело? Что он оставил ему? Ему, Алексею Петровичу Ветровскому, и что останется от него, если он умрет? Что останется от всей его жизни, от его любви?

Много вопросов бродило в эту ночь в голове Алексея. Вопросов, на которые люди обычно не получают ответа. Но случилось так, что на один из них ответ был найден…

История эта началась две тысячи лет тому назад на далеком и диком тогда Урале.

ГЛАВА I

Пепельно-серая кошка втиснула свое гибкое тело в узкую расселину скалы. В желтых глазах таились злоба и боль. Много дней шло по ее следу непонятное двуногое существо. Трижды, сделав охотничий круг, залегала она на его пути. И трижды короткие острые палки вонзались в ее тело, не давали сделать последний прыжок. Страх и боль перед непонятной силой врага гнали ее прочь. Сейчас путь врага лежал ниже, в лощине. Низовой ветер нес чужой раздражающий запах… И голод победил страх…

Прямо под расселиной, где притаился барс, из-за зазубренного ребра скалы показалась фигурка мальчика… Он шел на коротких и широких дощечках, обернутых мехом куницы. Руки точно срослись с большим серповидным луком. Мягкий снег легко держал на себе щупленькое тело, укутанное в свободную меховую куртку. Мальчик шел медленно, но это была уже не обостренная осторожность охотника. В раскачивающейся походке чувствовалась глубокая усталость. еще немного — и он упадет в снег. Слезы наворачиваются на глаза и тут же стынут на колючем ветру.

Многодневный блеск снега притупил зрение… Мальчик не замечает грязно-серого пятна там, наверху, над своей головой… Злобное, короткое рычание заставляет его рвануться в сторону. Но уже поздно. Туша зверя наваливается на плечи, опрокидывает навзничь, рот забивает жесткая вонючая шерсть.

От первого удара стальных когтей спасла толстая куртка, клочья которой полетели в разные стороны. Челюсти барса лязгнули у самого горла. В короткое, как вспышка молнии, мгновение мальчик вспомнил правила рукопашной борьбы со зверем, те правила, которым так долго учил его старый Хонг.

Выгнувшись дугой, он втиснулся между лапами зверя, левой рукой вцепился в хребет, а затылком уперся в нижнюю челюсть, изо всех сил парализуя движения врага. Барс сильно ослабел от ран и потери крови. Но все же крючковатые когти передних лап вонзились в спину мальчика. Боль заволакивала глаза маленького охотника, сознание мутилось, а правая рука, прижатая к боку, никак не могла нащупать рукоять ножа… Зверь рванулся в сторону и, освободив голову, оскалил пасть. Желтые глаза, грозя смертью, заглянули в лицо человеку. И тот, словно принимая вызов, в какую-то долю мгновения собрав остатки сил, ударил зверя ногами в живот и освободил правую руку.

Сверкнул тяжелый бронзовый нож. В ответ раздался хриплый рев. Слившись в единый ком, облепленный алым снегом, враги покатились к подножию сосны и там затихли. На том месте, где остались следы борьбы, среди ярких пятен крови золотистой полоской блестел выпавший из рук охотника кинжал…

Молчала вековая тайга. Сосны, точно судьи, оценивая поединок, легонько качали лохматыми ветками. А кругом на десятки дней пути плыли синие морозные туманы и возносили в небо свои вершины непроходимые титаны гор.

Лесной волк, привлеченный запахом крови, свернул с оленьей тропы и короткой мягкой рысцой выбежал на поляну. Алый ком настораживал его. Он шел все медленнее, высоко задрав морду и принюхиваясь, но вдруг сквозь приятный запах кровавой пиши почуял лесного разбойника барса и трусливо бросился прочь.

Неумолимая тайга равнодушно молчала, сила была ее законом. Только сила побеждала здесь, только она имела право есть, жить. Знал ли этот беспощадный закон маленький человек, лежащий там, внизу? Мороз все прочнее связывал ледяными путами двух врагов. Мертвый зверь сделал свое, остальное довершит тайга.

Но человек хотел жить. И поединок продолжался. Может быть, то, что он делал сейчас, было труднее победы над барсом! Но неужели он не понимает, что ему нет спасения?

Юный охотник хорошо знал законы тайги. Да только, видно, много еще молодых сил жизни было в искалеченном маленьком теле. И человек призвал себе на помощь новую, враждебную тайге, силу. Под сосной запылал огонь. Семь солнц неподвижно лежал мальчик на шкуре врага, вместе с его кровью и мясом, вливая в себя новые силы. Из маленького кожаного мешочка он достал душистые травы, смешал их со слюной барса и приложил к своим ранам. Так учил его мудрый Хонг. Как только вставало солнце, этой смесью он снова и снова смазывал раны, шепча заклинания и молитвы. И бог леса, великий Шамши, сжалился над маленьким охотником. На восьмое солнце, совершив привычный обряд, он почувствовал, что снова может ходить.

Первые шаги делал осторожно, с трудом, словно проверяя себя. И лишь теперь обнаружил, что в кожаной петле на поясе нет ножа. Потеря сильно огорчила его. Он обыскал всю поляну, изрытую схваткой со зверем, — напрасно. Нож, наверно, провалился в рыхлый снег, разве его найдешь… И лишь при взгляде на скорченную тушу мертвого барса он утешился: такая победа стоила потерянного ножа — он сможет купить у купцов новый. Хватит и на наконечники для стрел.

За клыки барса купцы дадут не меньше десятка желтых янтарных шариков. В день праздника он подарит их Инге. При мысли об Инге Алан смутился. Что, если она и не захочет принять подарок? Девушка смеялась над ним, когда вместе с другими мальчиками племени Алан собирался на первую охоту. Говорила, что он принесет шкуру зайца.