Кардинал позвонил Масгрейву. Тот все еще был в дороге.

— По-вашему, это мафия? — спросил Масгрейв. — По-вашему, эта записка означает, что приказ отдал Петруччи?

— Во всяком случае, Брессар и раньше работал на Петруччи. Было одно дело, лет восемь назад. Наверное, еще до того, как вас к нам перевели.

— Да, я тогда служил в Монреале.

— Брессар тогда избил одного типа по заказу Петруччи. Самого Петруччи мы не смогли привлечь, потому что Брессар слишком его боялся и не назвал его имя. Но когда мы работали над делом, многие детали указывали именно на Леона. В частности, записка, которая была подписана инициалом «П». Известно, что еще много лет назад Петруччи удалили гортань, так что общаться записками для него — дело привычное. С другой стороны, Брессар мог врать.

— Вам удалось его разговорить, это уже неплохо. Но вы же знаете, Леон Петруччи переехал в Торонто.

— Да, я слышал.

— А значит, эта версия — очень слабая. Знаете что, а почему бы вам не отдать мне всю эту линию Петруччи? Посажу на нее ребят из нашего торонтского отряда. Они там постоянно имеют дело с организованной преступностью.

— Хорошая мысль.

Масгрейв выругался.

— Что случилось? У вас все в порядке?

— Меня тут подрезал один паршивый грузовик. Вечно рядом нет полиции, когда она нужна.

9

Кабинет прокурора Коронного суда размещался в агрессивно-уродливом бетонном здании на Макинтош-стрит. В этом же доме находилось местное представительство министерства социальной защиты. Через улицу располагалась редакция «Алгонкин лоуд», что было очень удобно на случай, если советник юстиции Реджинальд Роуз желал сделать свое мнение достоянием общественности, а такое желание возникало у него нередко.

Реджинальд Роуз во всем ассоциировался со словом «длинный». Он был высокий и худой, легкая сутулость делала его похожим на ученого. Удлиненные пальцы с равным изяществом перебирали документы и вещественные доказательства и оглаживали узел галстука. Он носил красные галстуки, белые крахмальные рубашки и красные подтяжки, которые, когда он был без своего любимого голубого блейзера, придавали ему сходство с новеньким канадским флагом.

Сейчас он обращался к группе людей, сидящих за длинным дубовым столом. Это было странное сборище, отметил про себя Кардинал. Вместе с удлиненным Роузом здесь присутствовал Роберт Генри Хьюит, он же Тупренас; он сидел, привалившись к столу, и напоминал сонного зверька. Был здесь и Боб Брэкетт, его бесплатный адвокат, пухлый, обманчиво-безобидный, на самом же деле — смертельно опасный юрист, специализирующийся на уголовных делах. И наконец — сам Кардинал, который чувствовал себя не в своей тарелке и наверняка выглядел соответствующе: обычно он твердо знал, на какой он стороне, но сейчас ему в голову стали закрадываться сомнения.

— Должен предупредить вас с самого начала, — заявил Роуз, — я не собираюсь идти в этом деле ни на какие компромиссы и соглашения. Да и зачем бы? Судя по собранным доказательствам, а их масса, Роберт Генри Хьюит виновен в вооруженном ограблении. И не как-то там слегка, косвенно виновен, а виновен непосредственно, абсолютно и недвусмысленно. У нас есть его признание…

— Еще бы у вас его не было. Но он дал его без консультации с адвокатом.

— Позвольте мне закончить, мистер Брэкетт. У нас есть признание вашего клиента в совершении преступления. У нас есть наличные, которые мы извлекли из его рюкзака. У нас есть клетчатый шарф, которым он закрывал лицо. У нас есть записка, где он требует выдать ему деньги, — записка, написанная его собственным чудовищным, но вполне узнаваемым почерком, притом написанная на обороте ордера на арест. К тому же, по странному совпадению, в этом ордере указано его имя и адрес. И на какие соглашения мы здесь можем пойти?

Боб Брэкетт подался вперед, нависнув над столом. На нем был безупречный костюм в тонкую полоску: он всегда носил такие костюмы — видимо, чтобы придать своей плотной фигуре хотя бы подобие очертаний, потому что иначе она была бы совсем бесформенной. Дорогие костюмы в тонкую полоску — не такая уж редкость среди адвокатов, чего нельзя было сказать о золотой серьге, блестевшей в мочке его левого уха: необычное украшение для наполовину облысевшего толстяка, которому давно перевалило за пятьдесят. Он никогда не был женат, и в маленьком Алгонкин-Бей, где все друг друга знали, уже одно это порождало множество слухов, а уж золотая серьга только подливала масла в огонь. Но его клиентам все это было безразлично: пока он защищал их интересы, он мог ходить хоть в пачке балерины.

— Позвольте, мистер Роуз, — рассудительно начал он мягким, дружелюбным голосом. — Неужели у вас совсем нет представлений о профессиональной этике? Неужели вы так редко одерживаете победы в суде, что не можете упустить случая припереть к стенке психически больного молодого человека и отправить его за решетку на пятнадцать лет?

— Заставьте его еще раз признать себя виновным — и я буду просить дать ему десять.

Брэкетт повернулся к Кардиналу. Кардинал готов был изложить свой взгляд на дело Мэтлока и рассказать, как Тупренас пытался помочь следствию. Но, к сожалению, у Брэкетта было на уме другое.

— Детектив Кардинал, у вас в управлении полиции, как я понимаю, придумали прозвище для моего клиента.

Кардинал закашлялся — отчасти от неожиданности, отчасти с целью потянуть время.

— Не думаю, что мы должны в это углубляться. Мне казалось, мы хотим…

— У вас в полиции есть прозвище для моего клиента или нет? — В голосе Брэкетта по-прежнему звучало доброжелательное упорство.

— Детектив Кардинал не на скамье для свидетелей, — заметил Роуз. — Вы не имеете права устраивать перекрестный допрос.

— Это не перекрестный допрос. Он не хуже нас с вами знает, что такое перекрестный допрос. Я задал простой вопрос.

— Да, у нас есть прозвища для многих наших подопечных, — ответил Кардинал. — Они не предназначены для публичного оглашения.

— Меня не интересуют другие ваши «подопечные», как вы их назвали. Прошу вас, скажите, какое прозвище вы дали моему клиенту?

— Ту-пре-нас.

— И как это расшифровывается?

— Предпочел бы не говорить об этом в присутствии самого Роберта.

Брэкетт улыбнулся. Это была очень благосклонная улыбка, но хватку свою он не ослабил.

— И тем не менее, детектив, мы ждем вашего ответа.

— Она расшифровывается так: «Тупейший преступник на свете». Извините, Роберт.

— Ничего. — Хьюит полулежал на столе, сложив руки и уперев в них подбородок. Когда он говорил, его голова приподнималась и опускалась.

— Тупейший преступник на свете. И по какой же причине вы дали ему такое прозвище? — В круглом лице Брэкетта не было ни малейшего следа какой-то хитрости: «Если вас не затруднит, сообщите мне важную информацию».

— Мне кажется, лучше обсудить это, когда мы останемся втроем.

— Нет-нет, это исключено, — возразил Брэкетт. — Будьте любезны, расскажите нам, почему у вас прозвали моего клиента Тупейшим преступником на свете.

— Потому что он ведет себя неразумно. Совершает глупые ошибки.

— О да. У мистера Роуза есть улика номер один — записка, где мой клиент просит выдать ему деньги.

Роуз побарабанил по своему блокноту тем концом карандаша, на котором был ластик.

— На всех предыдущих процессах вашего подзащитного признавали вменяемым — в достаточной степени, чтобы он мог обсуждать дело с адвокатом и осознавать свои преступные деяния. Вы считаете, это положение вещей могло внезапно измениться?

Брэкетт лучился невинной ангельской улыбкой.

— Вы так яростно нападаете на умственно неполноценных, мистер Роуз. Может быть, вы желаете переправить моего клиента в Соединенные Штаты? Там его казнят.

— Насколько я понимаю, за ограбление там сейчас не казнят.

— Можно мне продолжить?

— Хотелось бы.

— Детектив Кардинал, насколько я понимаю, несмотря на умственную ограниченность моего подзащитного, он недавно оказал неоценимую помощь полиции. Я не ошибаюсь?