Татарин, вспомнив про начальника, про свою работу, переключился на проблемы связи Англии с Европейским Экономическим Сообществом. Я сказал, что мне это интересно, но я устал и вынужден прервать его. Ко мне, и правда, опять подступили те неприятные ощущения, которые посетили меня в столовой. Стараясь, чтоб татарин ничего не заметил, я попросил его дать мне листочек с вычислениями. Он, поколебавшись, дал. Я откланялся и направился в библиотеку…

Старушка Генриетта сидела там одна за своею конторкой, перебирая под настольной лампой библиографические карточки. Я пристроился у полок с Большой Советской Энциклопедией, искал тактико-технические данные современных кораблей. Нужных томов сразу не находилось. Я ругал себя за то, что не выяснил у татарина, какими материалами он пользовался. Было душно между стеллажами, от книг едко пахло пылью, хоть с виду все было чисто. Было также и темновато, надо бы включить большой свет, но я надеялся, что вот-вот найду… Я вообще-то не подвержен всяким астматическим удушьям, но здесь ощутил, что близок к приступу чего-то похожего…

Любезная Генриетта просеменила ко мне:

— Никак не найдете? Что вы ищете, скажите, я вам помогу…

— Нет-нет, благодарю вас, Генриетта Марковна, благодарю вас… я уже почти нашел… Э-э… Генриетта Марковна, я вот тут… э-э… хотел спросить у вас… — (Такие вопросы, какой я собирался ей задать, а до этого задал татарину, разумеется, здесь не полагались).

— Я вот что хотел спросить… Тут у нас ходит один э-э… маленький такой человечек… Он мне э-э… напоминает м-м… одного моего школьного товарища… А я подойти к нему не решаюсь, неудобно, боюсь ошибиться… Скажите, кто он, где работает… Знаете, у него еще что-то с левой ручкой… Сухая, что ли?

По мере того как я говорил, глаза ее округлялись, в них разгорался огонь, от него поехали интерференционные кольца, да так сильно и далеко, что библиотечный сумрак рассеялся!.. Но, видно, этого света ей все-таки недостало, она схватила меня за руку и потащила к своей конторке, восклицая: «Как замечательно! Как прекрасно! Как чудесно!» — и еще что-то в этом роде, чего я разобрать не мог…

— Как прекрасно! — повторяла она уже у конторки, поворачивая меня к свету то одним, то другим боком, чтоб разглядеть получше. — Нет, и не говорите ничего, не надо лишних слов! И не притворяйтесь, нехорошо! Нет-нет! Вы все уже сказали! Не беспокойтесь, перед вами — друг! Как я рада за вас! Поздравляю вас от всей души!.. Я так и подумала, когда увидела вас впервые, еще два года назад: «Вот, он, может быть, будет… достоин»… И все ждала, приглядывалась к вам и ждала… Поздравляю вас — вы молодец!.. Несите это высоко!..

— А вы?

— Ну конечно, конечно! Вы хотите меня обидеть?! Неужели вы могли предположить, что… Он же приходит сюда!.. А как вы думали?! Вы знаете, сколько он читает? Он столько читает, столько читает, он прочитывает все-все, до пятисот страниц в день! То есть в ночь, днем он приходит редко, любит работать ночью… Хотя вчера пришел именно днем… Был дождь, если вы помните, он пришел и сидел вон в том углу, за стеллажами, он всегда там сидит. Я всегда слышу, как он листает книги… А вот вчера чихал, простудился! Я не знала, чем ему помочь, вся исстрадалась, но как быть, не знала… Я, конечно, в тот угол даже не смотрю, когда он там, чтоб ему не мешать. А когда он уйдет, подойду и смотрю… Иной раз и книга на столике лежит, только что закрытая… Я ведь точно помню, что я ее туда положить не могла! Ах, и закладочка в ней, а ведь раньше ее не было, не было! Открою, а там свежая пометочка ногтем! Я же знаю: эту книгу два года никто не брал! О, я ведь и те книги тоже не просто так нашла! Прихожу утром, гляжу, глазам своим не верю! Вон тот шкаф весь разрыт, и на самом видном месте лежат эти книги… Я схватила их, разволновалась, сил нет, разглаживаю каждую страничку, каждую буковку. Положила назад, шкаф заперла. На другой день прихожу, не выдержала, достала их, раскрываю — ах! Новые поме-точки, которых вчера не было! Я же знаю, я не могла ошибиться!..А иногда он сердится, когда не может найти какую-нибудь книгу, ходит, кашляет так строго, у меня прямо сердце обрывается… Я однажды взяла чистые формуляры, бланки требований, и на видное место и положила. Наутро — ах! — заполнил, все-все, аккуратно, четко. Я их поскорей переписала (и хорошо сделала, потому что к вечеру, когда я опять их достала поглядеть, они чистыми оказались!), а сама в город, в библиотеку Ленина. Срочно! Ну, они нам никогда не отказывают, а тут, как на грех! — какого-то журнала нет! Пропал, говорят, давно пропал, бывает! Я умолять: надо, надо! Говорю: «Пожалейте, меня с работы выгонят, да и вам на орехи достанется! Чтоб было мне, хоть из-под земли!» Что же вы думаете? Разыскали! В Фундаментальной библиотеке, оказалось, есть этот номер… Но вы даже вообразить себе не можете… Вы знаете, что он больше всего ищет? Самиздат!.. Да-да, он его никогда не читал, только слышал, что такое теперь есть, видно кто-то из отдыхающих говорил между собой, а он и услышал! И заинтересовался!.. Вот и сами посудите, как мне быть! У нас-то ведь нет! Да нам и не дадут нипочем! Я уж хотела попросить у внучки, она студентка, я знаю: ей кавалер носит… Но боюсь!.. Что делать, ума не приложу! Вы не поверите, на что я однажды решилась… Принесла транзистор, поймала «Голос Америки» и оставила, будто забыла выключить! Вот здорово!.. Ночью поднялась, по коридору прокралась (комната-то у меня недалеко), слышу: приемник бормочет, пищит, он, видно, регулятор вертит, но, видно, сердится, нервно так, трык-трык! Ох, думаю, беда! Не нравится! Потом: трах! — и сломалось! И он дверью как хлопнет! Ушел… Я вбежала, и вовремя! Дым стоит синий, у транзистора всю середину будто огнем спалило. Пожар мог случиться! А покупала, говорили, что вечный… Но вообще-то он у нас добрый, он очень добрый! У нас его все любят… Буфетчица Катя, она девушка простая, как-то заметила, что он на кухню к ней зашел. Она меня и спрашивает: «Что, говорит, они больше всего предпочитают?» А я и сама не знаю! Говорю: «Знаешь, Катя, давай приготовим мусс. Мой покойный муж очень мусс любил. Может, и ему понравится»… Мы чашечку на стол в кухне и поставили. Утром Катя прибегает: пустая чашечка, скушал! Галочка-курьерша и говорит, глупенькая: «Это, мол, кошка!» Я на нее: «Молчи, как тебе не стыдно!» Теперь-то сама убедилась!.. Ой, а с Иван Ивановичем, генералом-то нашим, какая история вышла! Он будит его ночью, манит пальцем, пойдем, мол, за мной. Иван Иванович потом рассказывал: «Ну, думаю, говорит, смерть моя пришла!» Решил, что его репрессировать хочет! «Уж опять, говорит, себя на Колыме вижу, где я начинал, где все зубы съел». У них, у охраны-то, цинга ведь тоже свирепствовала, еще хуже, чем у заключенных!.. А что поделаешь, надо идти! «Иду, говорит, хочу что-то объяснить, но ни слова, говорит, не могу промолвить, только мычу». А он все вперед зовет, обернется и поманит… И что же… Приходят они в сад, а он его к кусту, тому самому, подвел: «Вот, говорит, берегите, Иван Иванович, этот куст как зеницу ока. Такого куста, говорит, нет даже у японского императора, а он великий цветовод». Похлопал Ивана Ивановича по плечу и ушел… Ох, а с Мухамедкой что приключилось! Рассказывал он вам? Мухамедка-то всегда ночью на Полярную звезду смотрит… А тут, говорит, решил, — ох безобразник, одно слово — татарин, татарин и есть! — «Чего, говорит, я так сидеть буду?! Налью-ка я, говорит, себе стаканчик, и ему стаканчик!»… И что же… Себе-то налил, а ему наливать стал, его вдруг под руку как толканет! Стаканчик-то и опрокинься! Муха-медка на Полярную звезду посмотрел, а он ему оттуда пальцем грозит!.. Вот как оно бывает. Но больше ничего не сделал, нет… Я уже говорила Мухамедке: «Как же ты осмелился на такое пойти, татарская твоя рожа! Видишь, он — добрый, заботливый, все тебе рассказывает, информирует тебя. Ты через него такой умный стал, люди тебя уважать стали… А ты ему стакан водки, будто дворнику! Ай-ай-ай!..»

— Так это он… Мухамедке…

— Конечно, конечно! А то кто же?!