В Доме Советов и на площади парни в черной униформе держались друг друга и сильно выделялись. Их часто снимали телекамеры. Снимали таким образом, чтобы зрители потом видели не столько лица парней из РНЕ, сколько эмблему на их рукавах - восьмиконечную звезду с вписанным в нее крестом с загнутыми концами - свастикой. Показ эмблемы, разумеется, сопровождался воплями: смотрите, кто защищает Парламент - фашисты.

Митинговавшие у Дома Советов об этих воплях знали, и многие из них при удобном случае на соратников Баркашова “наезжали”: вы дискредитируете своей эмблемой всех сторонников Конституции - уберите с рукавов ваши фашистские знаки. Те на “наезд” обыкновенно отвечали пропагандой: свастика - древнейший символ света, солнца и жизни у арийских народов Европы и Азии. На Руси она была особенно популярна и называлась “Коловрат” (в переводе с древнерусского - возвращающий солнце). Коловратом украшали оружие, стяги, костюмы, дома, храмы. В Софийском соборе в Киеве на иконе Богоматери Державной есть изображение Коловрата. Он - исконно русский символ. От него нельзя отказываться из-за того, что гитлеровцы им пользовались. Вон демократы повесили над Кремлем флаг, под которым армия генерала Власова по приказам Гитлера убивала русских, - и не сгорают от стыда.

На поклонников серпа с молотом и пятиконечной звезды эти доводы мало действовали и их отношения с парнями из РНЕ оставались натянутыми, пока не начались крутые события.

3 октября, после того, как тысячи демонстрантов проломили своими телами все заслоны из собранных со всей страны омоновцев и прорвались к Дому Советов, по ним из здания мэрии открыли огонь на поражение. Отряд РНЕ во главе с Баркашовым быстро и решительно - почти без выстрелов - ворвался в мэрию и разоружил спецподразделения. И по-военному четко выставил в мэрии караулы, чтобы предотвратить мародерство.

Их умение действовать с оружием оценили сторонники Парламента. Но оценили это и оконфуженные начальники из силовых структур, которые утром следующего дня получили приказ штурмовать Дом Советов. И когда он начал содрогаться от разрыва снарядов и пулеметно-автоматного огня и стало ясно, что штурм не отбить, то парни Баркашова иллюзий не питали и не надеялись, что им просто так простят взятие мэрии и двухнедельную демонстрацию свастики-коловрата в центре Москвы.

С убеждением, что расправа неизбежно обрушится на отряд РНЕ, покинули разгромленный Парламент и многие другие его защитники. И в последующие месяцы в Москве полно было разговоров о том, что в Доме Советов и рядом с ним - на стадионе, ОМОН расстрелял десятки и даже сотни баркашовцев. На самом же деле - они выбрались из-под пуль с минимальными потерями, поскольку страху не поддались и пути к спасению искали с холодными головами.

Баркашова взяли под стражу только на исходе декабря. Причем лишь после того, как он был ранен и попал в госпиталь. В розыске находились и некоторые его соратники. Но их арестовать так и не удалось до объявления амнистии.

В подполье связей между Центральным советом и низовыми структурами РНЕ не растеряло, ряды свои сохранило и веру в собственное будущее не утратило.

“Мы выиграли в духе”, - в этих словах Баркашова, сказанных им в интервью газете “Завтра” по освобождению из тюрьмы, не было бравады. С октября 93-го РНЕ стало восприниматься как организация реального сопротивления гораздо большим числом русских людей, чем прежде. Контакты с ней, например, через нашу газету, искали и тогда, когда Жириновский наслаждался триумфом ЛДПР на выборах в Госдуму, и тогда, когда КПРФ затмила ЛДПР.

Среди моих знакомых после октябрьских событий не было сомневающихся в том, что РНЕ - движение бескомпромиссного и деятельного противоборства с нынешним режимом. Не было - до лета 96-го. Тогда, накануне второго тура президентских выборов, Баркашов вдруг решил провести пресс- конференцию. Главное его заявление полностью соответствовало программной позиции РНЕ: “Русское национальное единство не сотрудничает ни с одной из ныне существующих партий потому, что ни одна из них реально не отстаивает интересы России и Русской нации”. Раз нет сотрудничества с существующими партиями, значит, нет и поддержки ни одному из их ставленников - ни Ельцину, ни Зюганову. Это Баркашов выразил так: “Я не могу сказать электорату, который мне доверяет, - голосуйте за того или иного кандидата”. И это никого не удивило. Но было им заявлено и очень неожиданное для многих. На вопрос: “Что будет означать, по-вашему, приход к власти Зюганова?”, Баркашов ответил: “Будет гражданская война. Никто сейчас не согласится на политический террор коммунистов. Естественно, будет ответная реакция и будет полномасштабная гражданская война”.

Действительно ли Баркашов верил, что коммунистка Горячева, сменив модное платье на кожанку Ларисы Рейснер, возьмется расстреливать непокорных ЦК КПРФ матросов? На самом ли деле он думал, что коммунист Семаго с радостью национализирует собственные казино и на пару с попутчиком партии Подберезкиным из “Духовного наследия” организует отстрел владельцев прочих казино?

Идея представить избирателям зюгановских коммунистов в образе ленинских большевиков-насильников родилась в ельцинском предвыборном штабе во главе с Чубайсом и реализовывалась всей демпрессой, изо дня в день твердившей, что Зюганов со товарищи - это террор и гражданская война. Баркашов, по сути, лишь повторил то, что выплескивалось с экранов и полос демократических газет. Почему повторил? Что заставило его следовать установкам Чубайса?

На сей счет летом 96-го выдвигались две версии. Версия первая. Баркашов затеял игры со службой безопасности Ельцина, зашел в них слишком далеко, запутался, попал в зависимость от Коржакова и теперь действует под его диктовку, которая не расходится с тактикой чубайсовского штаба. Версия вторая. Баркашов считал и считает, что только он и его движение могут наладить в России тот порядок, который нужен русским. Стало быть, на происходящую борьбу за власть Баркашов смотрит исключительно со своей колокольни. А ему для накопления политического веса откровенно антинациональный режим Ельцина выгоднее, чем режим розовых думских коммунистов, которые блага для страны не сделают, а патриотическими фразами отвлекут сторонников от РНЕ. Поэтому Баркашов подыграл Чубайсу в пользу Ельцина. Но подыграл с расчетом на себя.

Какая из этих версий была более правдоподобна - выяснилось только спустя два года - летом 98-го, когда Русское национальное единство начало выбирать делегатов на съезд и проводить региональные конференции и когда на страницах центральных и местных либеральных газет замелькали панические заголовки:

- “РНЕ взяло Москву в кольцо” (“Независимая газета”);

- “Пермь - центр национал-социализма” (“Новый компаньон”);

- “Нацисты уже взяли Кострому” (“Комсомольская правда”);

- “В наши двери стучат вежливые парни со свастикой!” (“МК - Брянск”);

- “Их долго ждали. И они пришли”. (“АиФ - Смоленск”);

- “РНЕ: будущее за ними?” (“Эхо месяца” - Воронеж).

Под этими и тому подобными заголовками - скупая информация и море эмоций.

Информация в обобщенном виде выглядит так: областные и краевые организации Русского национального единства активно действуют в 64 субъектах Российской Федерации и имеют в них более тысячи городских и районных отделений. Они намерены направить на съезд около 5 тысяч делегатов. Всего же в рядах РНЕ состоит, по одним данным, 25 тысяч, а по другим - 100 тысяч человек. В тридцати двух областях и краях структуры Русского национального единства официально зарегистрированы в региональных органах юстиции. У них есть офисы, спортзалы, тиры, клубы. Большинство среди одетых в черную униформу членов РНЕ составляют люди от 17 до 30 лет.

Подача этой информации под выше указанными заголовками, как правило, сопровождалась либо обращением к общественности (“Остановить коричневую чуму!”), либо гневом в адрес местных начальников (“Поразительно: под сборище нацистов администрация Костромы отдала свое здание!”), либо призывами к центральной власти (“Запретить и истребить!”).