Утро четвертого дня Беды

Ощущение такое, словно я всю ночь сидел под колоколом. Слыхал, что колокольный звон обеззараживает местность вокруг, убивая микробов. Немудрено, я хоть и крупнее, чем микробы, но чуть жив.

Саша по-прежнему спит. Он совершенно мокрый от пота, что еще больше меня тревожит. Дарья молча открывает глаза, как только я начинаю шевелиться. Бдит. Хотя если случится худшее — Саша тогда все равно из спальника вылезти не сможет.

Заглядывает Николаич. Оказывается в Крепости нововведение — в 9.00 теперь каждое утро собираются все начальники служб и докладывают об изменениях за сутки. Своего рода пятиминутка перед рабочим днем. Разумно, ничего не скажешь. Все получают информацию о делах в целом, чувствуют себя единым коллективом и прикидывают совместно, что дальше делать. Разумно.

Соответственно, мы пойдем туда вместе — начразведки и начмедслужбы… Только вот зубы почистим. Кстати с царского плеча комендант еще утром чаем угощает — чтоб все окончательно проснулись. С печеньем.

Спрашиваю насчет разгрузок — выдадут ли?

Николаич обещает сегодня же с этим разобраться.

За окном гулко бахает выстрел, тут же второй и многоголосый визг и крик. Старшой за шкирку удерживает меня от выскакивания в дверь и аккуратно выглядывает в окошко, соблюдая все правила маскировки.

Еще выстрел.

— Третий! — считает вслух Николаич. И тут же — Четвертый! Словно в ответ сыплется несколько коротких очередей из ППС.

— Пятый! За мной — и выпрыгивает за дверь.

Кидаюсь следом. Площадь перед Собором пуста — валяется два тела, одно еще шевелится, другое неподвижно. Николаич галопом по прямой несется к раненому, я — за ним следом.

Подхватываем тело под руки — молоденькая девчонка, легкая, худенькая.

— К стене Собора — командует Николаич. Бежим туда.

Когда добегаем — откуда-то сверху грохает новый выстрел.

— Сука какая-то с колокольни лупит! Из Лебеля!

И действительно — сверху с колокольни вперемешку с выстрелами доносится матерщина и куски каких-то псалмов, причем язык знакомый, но не русский. На украинский похож — но и не совсем бы украинский…

Смотрю, что с девчонкой — из правого бока, где куртка разорвана выходным отверстием, сочится густо кровь, темная с явным запахом желчи… Девчонка странно сипит и похрапывает, глаза закатились так, что видны только белки, изо рта и носа пузырится кровь… Очень все плохо — темная кровь с запахом желчи — прострелена печень, сипение и пузырящаяся кровь изо рта — прострелено легкое, но где входное-то отверстие? Николаич стягивает к себе капюшон девчачьей куртки — в районе левой ключицы торчит клочками бело-розовый драный синтепон…

Все. Никелевая французская пуля пробила девчонке грудную клетку по диагонали — сверху вниз — от левой ключицы до печени справа. Разодрав, перемешав и контузив всё, что там есть — легкие, средостение, сосуды, нервы — и разодрав печень на выходе.

Как девчонка еще жива — непонятно.

И делать тут нечего. Даже если бы Военно-Медицинская академия не погибла в первый же день — туда ломанулось за помощью чуть не две сотни укушенных во время «Кошмара на Финбане» и потом такое творилось, что подумать страшно — то и там вряд ли смогли бы спасти при такой ране. Девчонка не ранена, а убита и я тут ничего сделать не могу. Словно услышав мои мысли, хрупкое тельце у нас на руках мякнет, обвисает и словно становится тяжелее. В промежности по потертым джинсам расползается мокрое пятно. Умерла, сфинктеры расслабились…

Николаич скрипит зубами и рычит:

— А ну — ка взяли! Сейчас мы ему суке в мидель торпедку…

Подхватываем теплый труп на руки и вдоль стены бежим к углу Собора.

— Николаич! Она сейчас обращаться начнет!

Старшой мотает головой, дескать — не мешай! Грохает сверху еще один выстрел.

И мы бегом бежим из-за угла к дверям в Собор. Следующий выстрел раздается когда мы заскакиваем внутрь.

Набившиеся в Собор беженцы освободили метров десять пустого пространства — трое мужиков выламывают дверь на колокольню. Когда мы появляемся, они как раз ее выносят и опасливо собираются лезть во — внутрь.

— Дорогу! — рычит Николаич. И рычит так выразительно, что перед нами расступаются.

Проскакиваем в двери, немного поднимаемся по лесенке, и Николаич аккуратно опускает девчонку на ступеньки. Кивает мне — скатываемся обратно, пока тот — стрелок с колокольни — не обратил на наш шум внимание.

Прикрываем за собой дверь, Старшой прикладывает к губам палец. Тихо!

Мужики вроде сообразили, что он задумал. Отходят от двери, и один из них наставляет на дверь короткий французский карабин. Кто-то из беженок начинает подвывать, но слышно, что соседки заткнули ей рот. В тишине особенно хорошо слышна странная смесь из матерщины и псалмов сверху.

Мы с Николаичем встаем во входной тамбур. Аккуратно выглядываем. Очень бы не хотелось, чтоб кто-нибудь нервный влепил по нам очередь. Даже и не попадет — а осколками толстенных стекол нас порежет сильно.

Несколько человек лупят с разных точек по колокольне — сверху сыплются кусочки штукатурки и сеет пылью, псалмопевец огрызается. Когда я уже понимаю, что наш хитрый план не удался, об булыжники площади с грохотом брякается лебелевский карабин, а наверху псалмы сменяются яростным ревом. Ярость и ужас…

А потом рядом с карабином издав при падении мерзкий хряск падают два тела.

Николаич велит трем мужикам проверить колокольню, но не особо высовываться — а то кто-нибудь сгоряча может влепить, мы подходим к телам. Подбираю карабин. Надо же — не сломался.

Старшой стоит над телами. Девочка добралась до своего обидчика и он в ужасе выпрыгнул из окна колокольни вместе с вцепившейся обращенной. Так головами и воткнулись, контрольное упокоение не нужно.

Сбегается народ. Скоро вокруг пары мертвецов собирается густая толпа. Перешептываются.

Прибывший комендантский патруль михайловцев начинает публику разгонять.

А мы идем в здание главной Гауптвахты. Вот никогда не мог понять — как это так — место, куда сажают провинившихся военнослужащих — и главная вахта? А у нас так еще и дважды — главная Главная вахта…

Чушь какая в голову лезет…

На душе погано…

Пятиминутка начинается с опозданием минут на двадцать. Наконец все в сборе. Настроение у всех из-за ЧП подавленное. Чай, правда, разносят — не такой крутой, как в Кронштадте, но неплохой. И с крекерами.

Вспоминаю, что куча простого народу в Крепости сейчас грызет те самые неразгрызаемые галеты, потом почему-то вспоминаю о булочках, которые по версии наших дебилов — правдолюбов возили Жданову из Москвы в блокадный Ленинград, усмехаюсь про себя. Как ни крути, а начальство жрет слаще.

Правда сейчас куча идиотов жует старую брехню — еще геббельсовского разлива, что де в германской армии все — и рядовые и генералы питались из одного котла и пайки у них были одинаковы… Ага, мне это особенно забавно слушать после практики в Германии — пришлось поработать с немецкими ветеранами войны в плане обмена опытом.

Когда профессор представила меня первому из этих пенсионеров я думал, что он примется меня палкой лупить — как доктора из России — тем более, что у ветерана не хватало куска лобной кости и вся физиономия была сшита лоскутами. Но мне немец обрадовался как родному — он был тяжело ранен на Курской Дуге, попал к советским медикам и они его спасли…

Понарассказывали мне тогда немецкие пенсионеры о равенстве в Германии много.

А недавно еще и попалась информация о Сталинграде — наши там были очень удивлены, что в армии, подыхавшей с голоду и в которой каннибализм был не редким делом — нашли наши много продовольственных складов с деликатесными харчами…

К слову от голода никто из старших офицеров и генералов 6 армии не помер.

Начинают слушанья с меня. Докладаю, что организован круглосуточный медицинский пункт, вчера приняли в общей сложности 320 пациентов, все выявленные беременные числом 4 и больные — 17 человек отправлены в Кронштадт, который у нас будет принимать всю серьезную патологию. Потом попросил оказывать содействие медсестричкам в плане соблюдения чистоты.