Все, что составляло в Мехтуле удел аварского хана, было конфисковано; его богатый дом в Парауле был разрушен до основания, его деревни: Кака-Шура, Парауль, Дургели и Урма переданы во владение шамхала тарковского. Из остальных селений Мехтулинского ханства образовано особое приставство, под управлением русского офицера, войскового старшины Якова Батырева. Самостоятельность Мехтулинского ханства исчезла навсегда, и знаменитый дворец ханов в Дженгутае сравнен с землею.
“Возмутившиеся,– писал Ермолов со своей обычной иронией одному из приятелей,– наказаны, и вознаграждены сохранившие нам верность. Одному из сих последних (шамхалу) дал я в управление шестнадцать тысяч душ с обширной и прекрасной страной. Так награждает проконсул Кавказа”.
В селении Карабудаг-Кенте впервые представился Ермолову прибывший из Дербента шамхал тарковский. Привыкнув слышать о пышности главнокомандующих Кавказа, он удивлялся неприхотливой жизни и простой одежде Ермолова. Короче познакомившись с ним, он сам говорил ему, что сначала не почитал его даже настоящим начальником, думая, что под своим именем Ермолов прислал другого генерала. “Всякие нелепости находят место в головах здешних жителей”,– замечает Ермолов.
С этих пор влияние аварского хана в горах значительно падает. Он поспешил написать письмо главнокомандующему, стараясь оправдать свое поведение и прося прощения. “Нет прощения подлым изменникам”,– ответил Ермолов и именем государя лишил его генеральского чина и получаемого содержания.
Ермолов знал цену одержанных им побед и понимал беспристрастно значение средств, на них употребленных. “Ты не удивишься,– писал он в одном из своих частных писем,– когда скажу тебе об употребленных средствах. В местах, где я был, в первый раз слышен был звук пушек. Такое убедительное доказательство прав наших не могло не оставить выгод на моей стороне. Весьма любопытно видеть первое действие сего невинного средства над сердцем человека, и я уразумел, сколько полезно владеть первым, если не вдруг можно приобрести последнее”.
В горах все еще ждали, что Ермолов двинется дальше, но он остановился в Тарках и после короткого отдыха возвратился на линию. Окончательный расчет с акушинцами был отложен до следующего года.
Так окончился знаменитый дагестанский поход 1818 года.
XV. ПОКОРЕНИЕ КАРАКАЙТАГА В 1819 ГОДУ
Год 1819 в Дагестане начался при неблагоприятных предзнаменованиях. Погром Мехтулы и снятие ее с карты независимых дагестанских стран не образумили дагестанцев, и всю зиму волнение в горах не прекращалось. Персия искусно поддерживала восстание и, как было известно, отправила Шейх-Али-хану четыре тысячи туманов золота, около двадцати тысяч рублей серебром на наши деньги, для найма войска. Но ведя между собою деятельные переговоры о предстоящей войне, хитрые дагестанские ханы в то же время осаждали Ермолова дружескими письмами, жалуясь на то, что их “непоколебимая верность русским остается без воздаяния”. “Со всеми ими,– говорит Ермолов,– я был в приязненной переписке в ожидании удобного случая воздать каждому из них по заслугам”.
Так наступило лето 1819 года. И вот, в то время как русские войска воздвигали на Кумыкской плоскости крепость Внезапную, дагестанцы собрались в значительных силах, чтобы препятствовать постройке ее и вообще напасть на русские владения. Между ними было условлено, что Хассан дженгутайский пойдет на Казиюрт, аварский хан – к Андреевской деревне, а Шейх-Али-хан и Абдулл-бек ерсинский овладеют Кюрой и Кубинской провинцией. Сильные акушинцы, со своей стороны, угрожали тем, которые хотели оставаться верными русским. Преданный Ермолову кадий табасаранский был убит заговорщиками. Аслан-хан кюринский и шамхал тарковский готовились к обороне. Сообщения Кавказской линии с Дербентом между тем прекратились, и торговля совершенно остановилась. “Так было и прежде,– доносил Ермолов,– и конечно ничего не будет хуже того, что было при последних моих предшественниках, но не в моих правилах терпеть, чтобы власть государя моего была не уважаема разбойниками”. И он приготовлялся наказать их.
Опасность угрожала всего более югу Приморского Дагестана – богатой Кубинской провинции, на которую должны были пасть первые удары мятежников. Среди кубинцев, собственно, нельзя было ожидать волнений; напротив, сами они образовали из себя конную пограничную стражу, служить в которой считалось большим и не для всех доступным почетом. Но о защите провинции от внешних врагов приходилось подумать серьезно. И малочисленность войск, которыми русские могли располагать для прикрытия границ со стороны Дагестана, была не единственным затруднением: нужно было еще отыскать надежного вождя, который своей опытностью, отвагой и предприимчивостью мог бы сделать нечувствительной малочисленность этого войска. Прошлогоднее назначение Пестеля показало Ермолову, какая нужна осторожность в выборе такого начальника. Сменивший Пестеля генерал Вреде, человек достойный, с замечательными административными способностями, также не был удобен для этого назначения, как не имевший за собою боевой репутации. Выбор Ермолова остановился на генерал-майоре князе Мадатове, военно-окружном начальнике ханств Шекинского, Ширванского и Карабахского.
Малахов был сам уроженец Карабага. Он вступил в русскую службу с молодых лет и теперь был и апогее своей боевой известности. Командуя в наполеоновских войнах славным Александрийским гусарским полком, он уже в чине полковника носил Георгия на шее и бриллиантовую саблю. Это был один из выдающихся деятелей той громкой военной эпохи. Самое назначение его на Кавказ состоялось по личной просьбе Ермолова, который и поручил ему в управление мусульманские ханства. Знание языков и обычаев страны рядом с необычайной храбростью, предприимчивостью и представительной наружностью делали его незаменимым в сношениях с горцами. Лучшего выбора, как показали последствия, сделать было невозможно.
В начале августа в селении Исталяре Малахов принял начальство над экспедиционным отрядом, назначенным для охраны Кубинской провинции. Весь этот отряд состоял всего из двух батальонов пехоты Севастопольского и Троицкого полков, трехсот линейных казаков и шести орудий пешей и двух конной артиллерии. Зная, как недостаточно этих сил для предстоящей борьбы с Дагестаном, Мадатов решил воспользоваться своим влиянием на жителей мусульманских провинций, порученных его управлению, и успел склонить их выставить из каждого ханства конные дружины охотников. И скоро из Карабага, Ширвани и Шеки действительно прибыли к нему несколько сотен превосходной азиатской конницы. Это был первый, неслыханный дотоле пример, что мусульмане русских провинций шли в рядах русского войска против Дагестана, то есть против своих же единоверцев, и притом шли не по найму, а добровольно, на собственный счет, ничего не прося и ничего не стоя нашему правительству. Ермолов в шутку называл их иностранными легионами.
Несмотря на это увеличение, экспедиционный отряд оставался настолько мал, что Ермолов не считал возможным вести с ним наступательные действия. “Ты, верно, уже пришел с иностранными твоими легионами,– писал он Мадатову.– Теперь надо ограничиться наблюдением за Табасаранью. Ежели акушинцы, которые по глупости своей думают себя вправе во все мешаться, обратятся к тебе со своими бумагами и посланцами, то отвечай им, что без приказания моего не можешь вступить с ними ни в какие объяснения, но только знаешь, что будешь истреблять всех, которые осмелятся делать вред подданым Государя”.
Мадатов, однако, понимал свое положение и свою задачу иначе. Он видел необходимость перенести военные действия на вражескую землю и, как только собрались войска, он ночью внезапным форсированным движением проник в Табасарань и занял крепкую позицию в селении Мараге.
Табасарань, длинная, примыкающая к морю полоса земли, расположившаяся около Дербента между Каракайтагом и Кюринским ханством, уже со времени занятия русскими войсками Дербента подпала под влияние и зависимость от России, которая, однако, не коснулась внутреннего распорядка этой провинции. Но именно это обстоятельство и повлекло за собою сначала междоусобия, а потом и необходимость уничтожения ее самостоятельности. Управление Табасаранью прежде, в течение долгого периода времени, сосредоточивалось в лице майсума – титул, переходивший наследственно в одной известной фамилии. Это важное в Дагестане достоинство, вместе с достоинством шамхалов и уцмиев, составляет памятник могущества в этом крае аравитян. Существует предание, что арабы, обратив в магометанство жителей Табасарани, большая часть которых были потомки древних евреев, назначили правителем этой страны одного добродетельного и набожного человека из арабского войска, по имени Махмед-Майсум, а в помощь ему дали двух кадиев, подчинив, однако же, его, также как уцмия каракайтагского, Шахбалу – правителю казикумыков. От имени Махмед-Майсума и производится титул майсумов. В течение многих веков после арабов порядок этот оставался без изменения, впоследствии же кадии воспользовались слабостью некоторых майсумов и стали от них независимы. Табасарань разделилась: Южная осталась под управлением майсумов, Северная стала управляться кадиями, которые становились все сильнее и сильнее майсумов и, вероятно, совершенно поглотили бы древнее могущество и права последних, если бы страна скоро не перешла под власть России. Волнения 1819 года частью даже и стояли в зависимости от вражды членов династии майсумов с представителями фамилии кадиев.