Смотрю на часы: двадцать семь секунд хватило Александру Ипатову, чтобы спилить дерево и аккуратно положить его в пачку. Ни одного лишнего движения не сделала валочная машина. Словно они слились воедино: многотонная железная громада с множеством сложных узлов и механизмов, и человек, который, вроде бы, одним только мановением рук управляет этим хитросплетением агрегатов.

На нас он вроде бы и не смотрит. Но мастер леса Александр Мокрушин уверен, что оператор Ипатов постоянно держит нас в поле зрения: сама технология этой работы требует зорко видеть всё, что происходит вокруг валочной машины. И точно: Ипатов подает нам рукой знак — показывает, куда мы должны отойти. Понятно. Мы находимся достаточно далеко от работающей машины. Но Ипатов сейчас собирается свалить сухостойное дерево. Сильно высохший ствол может не выдержать собственного веса или мощных захватов манипулятора. Тогда обломки дерева полетят с высоты — могут и нас достать. Жаль, но приходится отойти дальше…

Вчера я так и не смог толком переговорить с Александром Ипатовым. Он вообще неохотно отрывается от работы. Помню, мы долго дожидались, когда у Ипатова появится пара-другая минут для перекура. Я, спасаясь от ветра и мороза, поднял воротник куртки. У мастера Мокрушина под тёплой суконной спецовкой — толстый шерстяной свитер, закрывающий шею до самого подбородка. А Ипатову хоть бы хны — спецовка распахнута на груди, вязаную шапку сдвинул почти что на затылок. Показываешь ему знаками — заглуши, мол, трактор — перекурить пора. А он только руками разводит — некогда, дескать.

В ЭТИ дни ему действительно было некогда перекурить лишний раз. И не только ему. Обычно зима — самое жаркое для лесозаготовителей время. Потому что весной на лесных дорогах начинается распутица. Вывозку древесины приходится надолго останавливать. А лесопильный цех и другие производственные участки Кыновского леспромхоза должны работать круглый год. Значит, выход один. Пока дороги скованы морозом и техника может пройти в лес, надо заготовить как можно больше древесины и всю вывезти на склады. Чтобы потом все цехи могли спокойно перерабатывать древесину до следующей зимы.

Вот они и стараются. По норме Александр Ипатов должен выдать за день сто пятьдесят восемь кубометров древесины. А он выдавал в эти дни и по триста, и по четыреста кубометров. Когда я был у него на делянке, Ипатов опять намного перекрывал свою норму. Почему бы ему по такому поводу не дать себе отдохнуть ненадолго? Вон в кабине у него термос с крепким чаем, а он с самого утра ни разу, кажется, не глотнул горячего.

— Нет, — улыбается его брат Вячеслав, — мы ему до самого обеда не дадим передохнуть.

Вячеслав Ипатов тоже работает на тракторе. Только у него не валочная машина, а трелёвочная — он доставляет срубленные деревья к сучкорезной машине, а потом перетаскивает хлысты в большой штабель, откуда их грузят на лесовозы. Сейчас на этой делянке работает четыре трелёвочных трактора. А валочных машин всего две. Это означает, что его младший брат Александр обеспечивает сегодня работу сразу двух трелёвочников — успевай только лес валить.

Что же получается? Младший брат чуть не вдвое перевыполняет сегодня дневную норму, а они ему не позволяют отдохнуть? Ипатов-старший смеётся:

— Это не мы. Это его совесть неволит.

Да, такой у него брат. Он на славу поработал, и никто ему слова не скажет, надумай Александр заглушить свою машину минут на десять-пятнадцать. Но он привык думать не только о себе. Он помнит, что от его сегодняшней работы зависит благополучие перерабатывающих цехов в летние месяцы.

Правда, сам он, видимо, уйдёт скоро в продолжительный отпуск — слишком часто выходил на смену по выходным дням и накопил немало отгулов. Возможно, другой на его месте не стал бы во время отпуска переживать за дела предприятия. А Ипатов будет. И если летом, не дай бог, начнутся перебои из-за нехватки древесины на складах, то его, пожалуй, совесть начнёт мучить. Так думает его старший брат Вячеслав. А ему виднее: он и сам такой же.

Вчера днём я наблюдал, как рабочие один за другим потянулись с делянки к вагончику передвижной столовой, где хозяйничает повар Надежда Доронина. Мастер Александр Мокрушин глянул на часы:

— Точно. Время обедать.

Надежда Доронина уже готовила чашки для горячего супа. А Вячеслав Ипатов всё не мог оторваться от своего трактора. Ходил вокруг. Что-то высматривал в одном узле. В другом. Начал протирать ветошью какие-то детали. Потом принёс большой «шприц» с литолом, принялся что-то смазывать…

Я решил поинтересоваться: он разве не собирается обедать? Собирается, но пока что задерживается. А почему задерживается? Что-то стряслось? Трактор неисправен? Ипатов-старший с удовольствием похлопал ладонью по дверце кабины:

— Исправен. Хорошо работает Алташик.

Так он называет свою машину, собранную на Алтайском заводе. А его брат Александр свою валочно-пакетирующую машину называет Маней. Машина — значит Маша, уменьшительное — Маня.

Здесь, в лесу рядом с механизаторами постоянно работают слесари-ремонтники. Не ждут, когда техника сломается — стараются упредить неисправность. Появилась у оператора свободная минутка — они принимаются за осмотр узлов. А случись поломка машины — они всей бригадой спешат на помощь. Александр Ипатов тут же с ними за инструменты берётся. Иной раз ремонтники обижаются, говорят ему:

— Иди, мы сами всё сделаем. Или нам не доверяешь?

Ипатов пожимает плечами: он им, конечно, доверяет. Но ему как-то спокойнее, когда он сам контролирует ремонт. Своими руками устранит неисправность. Сам прошприцует смазкой все узлы. Неудивительно, что его Маня до сих пор в хорошем состоянии. А я не сказал ещё: Ипатов работает на технике советского производства — эту самую машину ЛП-19 Александру доверили почти двадцать лет назад.

И Вячеслав Ипатов долго работал на своём тракторе. А где-то с год назад передал его сменщику, когда ему доверили новенький бесчокерный трелёвочник Алтайского завода. Так что его Алташик сильно выделяется среди других тракторов и автомобилей своим почти нарядным видом. Ведь за последние несколько лет Кыновской леспромхоз смог купить лишь несколько новых машин. А всего в леспромхозе сейчас около сотни автомобилей и тракторов, и, если судить по нормативам, то немалая часть этой техники давным-давно перешагнула пенсионный возраст. И всё же эти «пенсионеры» работают и дают за день по две нормы. Если не больше.

Я РАЗМЫШЛЯЛ над этим, наблюдая, как Вячеслав Ипатов ходит вокруг своего нового трактора. Пожалуй, эта картина заинтересовала бы великого русского художника Илью Репина. Ипатов холит свой новый трактор, будто это чистокровный скакун, за которого заплатили громадные деньги.

— Для нас это деньги действительно громадные, — сказала мне главный бухгалтер леспромхоза Елена Иванова. — Ведь в России сейчас дикий диспаритет цен.

Именно дикий. До начала нынешних реформ на один кубометр пиломатериалов леспромхоз мог купить примерно две с половиной тонны дизельного топлива. А сейчас, чтобы приобрести одну тонну горючего, надо напилить несколько кубометров досок, поскольку цены на энергоносители росли в двадцать с лишним раз быстрее, чем на лесопродукцию. А стоимость новой техники росла ещё стремительнее.

Не зря, значит, новый трактор дали одному из братьев Ипатовых: их работу и отношение к технике главный бухгалтер Иванова расценивает как настоящий героизм.

Но у них в леспромхозе этот героизм носит массовый характер. И я совсем не случайно припомнил художника Илью Репина. Он объяснял Льву Толстому, почему так пристально всматривается в людские лица. В душе русского человека Репин видел особый героизм — порой неброский внешне, иногда — неказистый, и чаще всего — глубоко скрытый под спудом личности. И Лев Толстой с ним согласился. Он тоже объяснял этот героизм глубокой страстью русской души. Пусть даже никто не оценит по-настоящему повседневного подвига русского человека, но это — величайшая сила жизни. Именно эта сила, считал Лев Толстой, спасает Россию, управляемую министрами, которые в нравственном отношении находятся гораздо ниже простого народа…